Рафаэль Сабатини - Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник)

– Я не буду спорить с вами. Но эта оттяжка – пустая трата времени. Этот молодой человек держится вызывающе, что для меня всегда служит признаком виновности. Уж поверьте моему опыту. Было бы милосерднее не заставлять его мучиться в неизвестности, ему все равно не миновать гарроты. Но поскольку вы, похоже, твердо стоите на своем, давайте отложим приговор.

– Изотта, дитя мое, Марк говорил тебе, что он женат?

Граф сидел вместе с графиней и дочерью за обеденным столом. Они только что поужинали и отпустили слуг.

Изотта подняла голову и улыбнулась, чего не наблюдалось уже очень давно.

– Нет, папа, наверное, как-то к слову не пришлось, – ответила она.

Но графу было не до шуток. Он в последнее время тоже редко улыбался.

– Я так и думал, – отозвался он угрюмо.

Графиня переводила взгляд с дочери на мужа, полагая, что это какая-то странная шутка, и попросила растолковать ей, в чем соль. Граф четко и ясно объяснил жене и дочери суть дела, повергнув в шок и ту и другую. Придя в себя, Изотта покачала головой и произнесла с уверенностью:

– Тут какая-то ошибка.

Но Франческо Пиццамано отверг возможность ошибки. Он объяснил, откуда поступила эта информация, и тут уверенность Изотты впервые поколебалась.

– Но этого просто не может быть! – воскликнула она. Ее черные глаза стали очень большими на побледневшем от испуга лице.

– Правда часто бывает невероятной, – ответил ее отец. – Я тоже не мог этому поверить, пока Марк сам не признал это. Очевидно, у него были какие-то серьезные причины, чтобы скрывать это.

– Какие могут быть причины? – спросила она дрогнувшим голосом.

Он пожал плечами и широко развел руки:

– В столь непростое время, когда на человека возложена такая задача, какую выполняет Марк, причин может быть сколько угодно. Инквизиторы откопали одну причину, на первый взгляд правдоподобную, которая выставляет его в абсолютно непривлекательном виде. Настоящая причина, вероятно, близка к этому, но может представить все в совершенно ином свете. Что я в первую очередь уважаю в Марке – это его способность пожертвовать всем ради дела, которому он служит.

– Но если инквизиторы… – начала она, но остановилась и отрывисто спросила: – Ему угрожает опасность?

Граф медленно покачал головой:

– Я надеюсь на Катарина. Его трудно сбить с толку.

Изотта стала возбужденно расспрашивать его о том, кто что говорил во время трибунала. Получив исчерпывающие ответы на все вопросы, она сидела какое-то время в тупом оцепенении, затем встала из-за стола и, сославшись на усталость, попросила разрешения уйти к себе.

Оставшись наедине с женой, граф мрачно спросил ее:

– Как ты считаешь, это сильно подействовало на нее?

Красавица-графиня была расстроена.

– У бедной девочки был такой вид, будто ей нанесли смертельную рану. Я пойду к ней. – Она тоже встала.

– Подожди минуту, дорогая, – сказал граф, протянув к ней руку. Она подошла, и он, обняв ее за талию, притянул к себе. – Может быть, лучше оставить ее одну. Я боялся, что эта новость будет для нее ударом. Правда, бог знает почему.

– Я тоже знаю почему.

Граф медленно кивнул:

– С учетом всех обстоятельств это наилучший выход. Покориться судьбе легче, когда желаемое перестает существовать.

Она положила руку ему на голову.

– Ты ведь не жестокосерден, Франческино, никогда не был таким. Но в вопросах, касающихся собственной дочери, у тебя на первый план выходит целесообразность. Подумай о ее сердце, дорогой.

– Я думаю о нем и не хочу ранить его больше, чем это необходимо. Я не хочу, чтобы она еще мучилась вдобавок ко всему, что ей пришлось выстрадать из-за меня. Потому-то я почти рад, что по воле обстоятельств ей остается только покориться.

– Боюсь, что я тебя не понимаю, дорогой.

– Возможно, это потому, что ты думаешь, будто во мне не говорит совесть. Я использовал собственную дочь как ставку в игре, которая велась ради Венеции. А игру мы проиграли. Я пожертвовал ею напрасно, промотал ее жизнь. У меня больше нет иллюзий. Солнце Венеции закатилось, спустились сумерки. И очень скоро наступит полная темнота. – Он говорил с трудом, в отчаянии. – Но я хочу, чтобы ты знала: я никогда не попросил бы от Изотты этой жертвы, если бы мы не были уверены, что Марк погиб. Да и она не пошла бы на это. И когда оказалось, что он жив, это была трагедия. А теперь он снова утрачен для нее, и она может опять примириться с той пустой жертвой, на которую мы обречены. Поэтому я и говорю, что это, возможно, к лучшему. Они любили друг друга, и он был достоин ее.

– И ты говоришь это вопреки тому, что открылось?

– Да, – кивнул он. – Я думаю, что его подвигло на эту женитьбу нечто аналогичное тому, чего я требовал от Изотты. Преданность делу, требующая отдать все, чем человек владеет. Когда он сегодня ответил утвердительно на этот вопрос, у него был вид мученика, приносящего себя в жертву. Если окажется, что это не так, то, значит, я ничего не понимаю в людях. – Граф тяжело поднялся. – Пойди к ней, дорогая, и скажи ей все это. Может быть, это утешит ее и придаст ей сил. Боже, помоги бедному ребенку! И нам всем тоже.

Но на сердце у Изотты было гораздо тяжелее, чем они думали, тяжелее даже, чем она позволяла своей матери подозревать. Когда ее заставили поверить в женитьбу Марка, это вовсе не примирило ее с судьбой, как надеялся отец, а лишило ее последней опоры. Обстоятельства могли помешать их браку с Марком, но она находила утешение в мысли о том, что между ними существует духовная связь, что они едины в вечности. А теперь эта связь была оборвана, и она осталась совсем одна, без руля и без ветрил, без спасения.

Она выслушала отцовские соображения, которые ей передала мать, но они не придали ей сил. Единственное объяснение поведения Марка, которое она нашла, ставило ее в унизительное положение. Когда она отправилась в то утро к нему в гостиницу, она думала, что он приехал в Венецию ради нее. Оказалось же, что его единственной заботой была политика. Боясь ранить ее гордость, он не сказал ей правды и, наверное, по той же причине скрывал свой брак в дальнейшем.

Нечаянные нежные слова о необходимости надеяться, которые он время от времени говорил, очевидно, означали только, что он надеялся избавить ее от брака, который, как он понимал, был ей ненавистен. Но теперь, когда правда открылась, этот брак вовсе не стал менее ненавистен ей. Напротив, выросшая между нею и Марком стена, оставившая ее в одиночестве, лишила ее сил мириться с судьбой.

Теперь она могла согласиться на брак с Вендрамином разве что в том случае, если бы душевная апатия полностью подчинила себе ее гордость.

В эти дни она почувствовала тягу к религии. Устав от мира, который мужчины наполняли постоянными бессмысленными раздорами, она подумывала о мирной жизни в монастыре как о прибежище, которое никто не посмеет у нее отнять. Вендрамин может отстаивать свои права на нее в спорах с другими мужчинами, но не вступит в спор с Богом.