Рафаэль Сабатини - Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник)

– Теперь вы видите, – произнес граф Пиццамано, ни к кому, в частности, не обращаясь, – куда завела нас наша политика бездействия, наше малодушие и скупость. Мы были первой державой в Европе, а стали самой ничтожной.

И они униженно отправили Бонапарту письмо с извинениями, выражением уважения и преданности и обещанием немедленно принять меры в согласии с его требованиями.

На второй день Пасхи Жюно отбыл из Венеции, увозя с собой эту письменную попытку предотвратить войну, и в тот же день в Вероне вспыхнул мятеж многострадального населения, сопровождавшийся криками «Смерть французам!» и «За святого Марка!».

Несколько сотен французских солдат были убиты, остальные нашли убежище в фортах. Форты были окружены далматинскими войсками и вооруженными крестьянами, зачинщиками восстания. Граф Франческо Эмили отправился в Венецию, где он умолял сенат разорвать отношения с Францией и послать войска на помощь веронским патриотам.

Но если Светлейшая республика не порвала связи с Францией, когда это можно было сделать безболезненно, то теперь она была слишком напугана для этого. Отмежевавшись от восстания, вошедшего в историю под названием Веронской Пасхи, она еще раз подтвердила свой нейтралитет и дружеское отношение к Франции и бросила веронцев на произвол судьбы, вознаградив таким образом за преданность Венеции.

Бонапарт тем временем отправил в Верону Ожье, и в течение нескольких дней порядок был восстановлен.

Веронская Пасха и явилась тем предлогом, какой нужен был Франции для объявления войны. Но, словно этого было недостаточно, в самой Венеции как раз в тот день, когда восстание в Вероне было подавлено, французам был дан вооруженный отпор. Героем этих событий стал Доменико Пиццамано. На второй день Пасхи Совет десяти издал указ, согласно которому, в соответствии с заявленным Венецией нейтралитетом, все иностранные военные корабли должны были покинуть ее гавань.

Через два дня французский фрегат «Освободитель Италии» под командованием Жан-Батиста Ложье, сопровождаемый двумя люггерами, взял на борт в качестве лоцмана рыбака из Кьоджи и попытался войти в порт Лидо.

Доменико Пиццамано, командовавший гарнизоном форта Сант-Андреа, наблюдал за неизбежным и позорным концом Светлейшей республики с тем же чувством отчаяния и унижения, что и его отец. Не исключено, что он воспользовался этой возможностью, чтобы доказать, что в Венеции еще не совсем погасли искры того огня, который некогда принес ей славу. Как бы то ни было, следуя указу Совета десяти, он обязан был сделать то, что он сделал.

Когда ему доложили о приближении иностранных судов, он сразу поднялся на бастион, чтобы оценить обстановку.

Корабли шли без флагов, но принадлежали явно не Венеции, и, что бы ни представляли собой люггеры, шедший впереди «Освободитель Италии» был тяжело вооружен.

Доменико не колебался ни минуты. Он приказал дать два предупредительных выстрела в воду.

Люггеры вняли предупреждению. Сделав поворот оверштаг, они остановились. Капитан Ложье, однако, вызывающе продолжал вести корабль прежним курсом и поднял трехцветный французский флаг.

И тут Доменико мог благодарить небеса за то, что ему, подобно мученикам в Вероне, был дан шанс выступить за честь Венеции, не думая о последствиях. Он скомандовал открыть огонь на поражение. «Освободитель» начал отстреливаться, но, получив пробоину ниже ватерлинии, был вынужден выброситься на мель, чтобы не затонуть. Доменико взял два баркаса с вооруженными солдатами и отправился на захват вражеского судна. Их сопровождал галиот капитана Висковича с командой славянских воинов.

Они взяли французский корабль на абордаж и после яростной непродолжительной схватки, во время которой Ложье был убит, захватили его. Тем временем спустилась ночь.

Бумаги, найденные на корабле, свидетельствовали о том, что между Ложье и французами, проживавшими в Венеции, велась оживленная переписка. Доменико передал документы Совету десяти с тем, чтобы по отношению к этим людям были приняты меры. Но наутро Лаллеман выразил по этому поводу такой решительный протест, что бумаги пришлось уступить ему.

На следующий день Доменико был вызван на заседание Большого совета. Депутаты горячо приветствовали его, вынесли ему официальную благодарность и наказали и дальше выполнять свой долг с таким же рвением. Совет постановил также выдать всем участникам операции денежную премию в размере месячного оклада.

Доменико не видел ничего выдающегося в том, что он сделал. Но в глазах венецианцев, оскорбленных наглостью французов, он был героем дня, и его это огорчало. Он видел в этом восторге перед единичным протестом признак всеобщей вялости и неспособности старого льва святого Марка издать воинственный победный рык, некогда столь мощный.

Неделя, последовавшая за инцидентом на Лидо, была нелегкой. Венецию наполняли слухи, днем и ночью по улицам ходили военные патрули. Солдаты, призванные для защиты отечества, использовались теперь против волнующихся горожан. Лев святого Марка сжался и припал к земле в ожидании удара хлыстом.

Обитатели Ка’ Пиццамано, разумеется, гордились поступком Доменико, бесстрашно выполнившего свой долг, и тем не менее в доме царила траурная атмосфера. Граф уже не сомневался, что дни Светлейшей республики сочтены.

Понимая его настроение, Вендрамин боялся напомнить ему, что Пасха прошла, а день свадьбы так и не назначен. Нерешительность Вендрамина усугублялась тем фактом, что в сложившейся обстановке он лишился той силы, которая оправдывала его настойчивость. Он потерял свое влияние в обществе и злился на собственную непредусмотрительность. Надо было решительно отбросить все колебания, пока еще можно было это сделать. А он, как последний дурак, вел себя слишком тактично. Возможно, он был чересчур доверчив. Что, если этот чопорный граф и эта холодная гордячка, его дочь, откажутся теперь выполнить данное обещание?

Эта мысль наполняла его сердце страхом. Никогда еще у него не было так много долгов и так мало возможностей избавиться от них. Он не осмеливался теперь приблизиться к вероломной виконтессе, прежде столь щедро обеспечивавшей его средствами ради того, чтобы заманить в ловушку. Во всех казино его репутация была окончательно погублена Мелвиллом. Ему не у кого было занять хотя бы цехин. В отчаянии он даже попытался тайком предложить свои услуги Лаллеману, но тот грубо указал ему на дверь. Он заложил или продал почти все свои ценности, и, не считая шикарных костюмов, у него практически ничего не осталось. Положение было хуже некуда. Он не мог представить себе, что с ним будет, если Пиццамани обведут его вокруг пальца.