Макс Брэнд - Опасная игра

— Конечно, я понимаю. В том, что вы говорите, много правды, — признался он. — Похоже, с той ночи Милман и впрямь вел честную жизнь. Да разве я об этом не думал? Именно поэтому-то все откладывал и откладывал… — Глянув на девушку, Кид неожиданно отметил, что под ее глазами залегли синеватые тени.

— Хотите сказать, что следили за ним?

— Годами! — кивнул он. — Видите ли, именно ему принадлежал тот самый мул. И именно его дом я обнаружил первым.

Джорджия закрыла лицо ладонями, но руки ее бессильно упали.

Между тем Кид, не сводя с нее глаз, продолжал:

— Серый мул. То есть серым он был тогда, а к тому времени, когда я его разыскал, стал уже почти серебряным. На груди у него был старый шрам — след колючей проволоки. Такое не часто встретишь у мулов. Знаете, ведь они в общем-то неглупые животные…

— Блистер! — ахнула девушка. — Так это вы о старике Блистере!

Он молча кивнул.

— Но если вы отыскали моего отца первым, почему вы медлили с ним? Не потому ли, что вопреки всему были уверены, что он хороший человек?

— Я все бросил и уехал… Из-за вас.

— Из-за меня?

— Вы ведь обычно ездили на старом Блистере, правда?

— Да, именно на нем я училась ездить верхом. Он был такой спокойный. Он…

— Однажды вы ехали на нем по тропе между холмами. Как раз через эти холмы, если не ошибаюсь. На тропе столкнулись с парнем, одетым в лохмотья. На одной ноге у него был сапог, на другой — мокасин. Он отдыхал у ручья, и вы посоветовали ему заглянуть на ранчо, мол, может, ему повезет и для него найдется работа.

— Кажется, у него были синие глаза, — подхватила Джорджия. — И… — Она осеклась и почти с ужасом взглянула на Малыша, прикрыв ладонью рот. — Так это были вы!

— Да, — подтвердил Кид. — Это был я. В тот вечер я спустился в долину, подошел к вашему дому и долго следил за вами. Вы сидели в комнате, где стоит рояль. Ваша мать играла, вы пели, а ваш отец дремал в кресле. Вы были еще подростком, но в тот вечер у открытого настежь окна пели любовную песню. А там, за окном, в темноте ночи, стоял я. — Он немного помолчал, воскрешая в памяти тот далекий вечер. Потом продолжил: — И с тех пор я не раз возвращался сюда. Каждый раз по ночам. Несколько раз еще слышал, как вы пели… С того самого дня, хоть мне и было всего лишь пятнадцать, вы остались в моей памяти как что-то чудесное… Такое бывает только в детстве.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — пробормотала девушка.

— Понимаете, — усмехнулся Кид. — Вы все понимаете, даже то, чего я не говорю. И хорошо знаете что.

Они стояли друг против друга. Откуда-то издалека снова прозвучал тот же тоскливый, заунывный звук, и Джорджия вдруг заметила, что Малыш насторожился, прислушиваясь. Это у Харри-Крик мычал измученный жаждой скот.

— Что бы ни случилось, — сказал он, — вы свидетель, что я играю честно. Карты на стол, так? И, думаю, будет лучше, если вы расскажете обо всем отцу.

Солнце клонилось к закату, когда серебряный жеребец и черная кобыла замерли рядом на склоне холма. Всадники вглядывались в глубокую расщелину, на дне которой бурлил Харри-Крик. Выбравшись на волю из одного ущелья, он торопливо нес свои воды вперед, чтобы через некоторое время вновь исчезнуть в другом. Быстро темнело, но света было еще достаточно, чтобы Кид и Бад Трейнор могли разглядеть то, что происходило внизу.

Полоска земли вдоль Харри-Крик казалась живой — она шевелилась, так что можно было подумать, будто берег дышит. Там метался измученный жаждой скот — тысячи голов. И, что было хуже всего, коров с каждой минутой становилось все больше — в конце дня к водопою пришли стада с самых отдаленных концов ранчо. Они все прибывали, поодиночке и группами, неторопливо трусили вперед давно знакомыми тропами. Даже до вершины холма, откуда оба приятеля сейчас разглядывали ручей, доносилось глубокое мычание озадаченных животных, пытающихся подобраться к воде, которая была для них источником жизни.

Часть из них замирала, с испуганным видом глядя на недоступную для них воду. Другие, разъярившись, кидались вперед, стараясь пробиться к ручью. Это было бессмысленно, но коровы того не понимали. За долгие годы безмятежной жизни на ранчо они обленились и разжирели, но сейчас, пожираемые изнутри огнем, который могла утолить только вода, совсем потеряли голову. Над ущельем стоял непрерывный стон. Звук этот, как шум прибоя, то, казалось, грозно рокотал где-то вдали, то вдруг раздавался над самым ухом, будто обезумевшее от жажды стадо вдруг ринулось в ту сторону, где притаились приятели.

Всего в пятидесяти ярдах от Малыша и Бада Трейнора лежала подохшая корова, беспомощно раскинув в разные стороны ноги, будто чья-то пуля сразила ее наповал, застав на бегу. Возле ее головы уже сидел канюк, напоминая в неверном свете сгущавшихся сумерек уродливого, сгорбленного ребенка-калеку. Еще несколько отвратительных стервятников кружили в воздухе, хотя что-то, скорее всего присутствие людей, отпугивало их, мешая присоединиться к сородичу, чтобы попировать на славу. Но еще больше зловещих черных птиц, плавно и беззвучно взмахивая огромными крыльями, летало над густым облаком пыли, вздымавшимся над землей, где в отчаянии бродили измученные коровы.

Сквозь это облако всадники могли видеть Харри-Крик, вода которого в лучах заходящего солнца стала красной, точно кровь. На другой стороне ручья слышался шум и голоса, горел костер, разгоравшийся все ярче по мере того, как над землей сгущались сумерки.

Там люди Чэмпа Диксона устраивались на ночлег, шутили, смеялись, что выглядело особенно чудовищно рядом с царившим вокруг ужасом и мучениями ни в чем не повинных животных.

— Вот с подобными господами всегда так, — философски заметил Бад. — Человека легко можно втравить во что угодно! Можно заставить издеваться над животными. Можно собрать самых лучших, самых достойных и отправить их на войну, где они будут убивать всех и каждого. А многие ли могут устоять и остаться честными, если им предоставится шанс безнаказанно украсть? Или посмотри на меня! Я продал душу за тридцать сребреников.

— Бад, никогда не говори так, — поморщился Кид.

— Ты бы хотел, чтобы я навсегда забыл об этом? Но даже если я замолчу, это все равно всегда будет со мной, каждый день, каждую ночь моей жизни.

— Не валяй дурака! — буркнул Малыш.

— И не думаю. Но пока я жив, буду все время ждать случая вернуть тебе долг. Ладно, хватит об этом! Считай, это было последний раз, — процедил он сквозь зубы.

— Что такое убийство, если речь идет о человеке? — пожал плечами Кид. — У него есть голова на плечах, есть мозги. Он может придумать, как выкрутиться. У нас есть ружья, чтобы защитить себя. Но уничтожать стада бессловесных тварей — вот чего я не могу понять! Они же ни в чем не повинны, никому не сделали ничего плохого, потому что просто не знают, как это — творить зло! Ты только взгляни туда, Бад! Еще до восхода солнца там уже найдется, чем поживиться целой стае стервятников!