Уилбур Смит - Пылающий берег

— Анна, там что-то не так.

Самолет был уже достаточно близко, и все могли видеть, как неровно он летит: одно крыло опущено, машина рыскала и ныряла вниз к самым верхушкам деревьев, затем резко рванулась вверх, и крылья закачались, потом стала падать в противоположную сторону.

— Что он задумал?

— Бог мой, да он в беде… Я думаю…

Истребитель начал бесцельно разворачиваться правым бортом, и, когда выполнил вираж, стали видны поврежденный фюзеляж и порванная обшивка крыльев. Он был похож на скелет рыбы, на которую напала стая акул.

— Его сильно повредили! — закричал один из пилотов.

— Да, ему здорово досталось.

СЕ-5а развернулся назад слишком круто, уронил нос и едва не врезался в деревья.

— Он пробует совершить вынужденную посадку! — Некоторые из пилотов перепрыгнули через стену террасы и выбежали на лужайки, отчаянно сигналя изувеченному самолету.

— Сюда, Майкл!

— Подними нос повыше, парень!

— Слишком медленно летишь! — завопил другой. — Ты сорвешься в штопор! Дай газ! Пришпорь его!

Они выкрикивали свои тщетные советы, а самолет тяжело направился к открытым лужайкам.

— Мишель, — выдохнула Сантен, крутя кружево пальцами и даже не чувствуя, что оно рвется, — иди ко мне, Мишель.

Оставался один, последний ряд деревьев, древних, медного цвета буков, на чьих шишковатых ветвях только что начали лопаться почки. Буки стерегли нижнюю часть лужаек, наиболее удаленную от шато.

Желтый самолет на подлете к ним потерял высоту, мотор работал неуверенно.

— Подними его, Майкл!

— Вытяни его! Черт побери!

Они кричали ему, и Сантен прибавила свою горячую мольбу:

— Пожалуйста, Мишель, перелети через деревья. Приди ко мне, мой дорогой!

Мотор снова взревел на полной мощности, машина взмыла вверх, словно поднявшийся из укрытия огромный желтый фазан.

— Он справится!

Нос был слишком высоко, все видели это; самолет, казалось, в нерешительности повис над голыми, лишенными листьев ветвями, которые тянулись вверх, будто когти чудовища, — и тут желтый нос опустился.

— Он перелетел! — ликуя, воскликнул один из пилотов, но одно из колес шасси зацепилось за толстую изогнутую ветвь, и СЕ-5а перекувыркнулся в воздухе и упал.

Он ударился о мягкую землю на краю лужайки, приземлившись прямо на нос, крутящийся пропеллер взорвался мутной массой белых обломков, а затем деревянный каркас фюзеляжа затрещал, и вся машина рухнула, раздавленная, как бабочка, ее желтые крылья сложились вокруг смятого фюзеляжа. И Сантен увидела Майкла.

Он был испачкан кровью, она застыла на его лице, голова откинута назад, а тело наполовину свисало из открытой кабины, болтаясь на привязных ремнях, как человек на виселице.

Товарищи Майкла стремительно неслись вниз по лужайке. Сантен увидела, как генерал отшвырнул в сторону свой стакан и перемахнул через стену террасы. Он бежал отчаянно, неровно, хромая, но обгоняя молодых офицеров.

Первые почти уже добежали до разбитого самолета, когда пламя охватило его со сверхъестественной силой. Языки огня взмыли вверх с гремящим, ревущим звуком, они были очень бледного цвета, но гребни венчал черный дым — и бежавшие люди остановились в нерешительности, а потом отпрянули, подняв руки, чтобы защитить лица от жара.

Шон Кортни пронесся сквозь толпу, направляясь прямо в пламя, не обращая внимания на обжигающие, пляшущие волны зноя, но четверо молодых офицеров одним махом догнали его, схватили за руки и плечи и оттащили обратно.

Шон вырвался из объятий, да так дико, отчаянно, что еще троим пришлось подбежать на помощь. Шон ревел, издавая какой-то глубокий, гортанный, нечленораздельный звук, словно буйвол-самец, попавший в ловушку, и старался дотянуться через пламя до человека, который находился в западне смятого корпуса желтого самолета.

Внезапно звук прекратился, и Шон обмяк. Если бы его не держали офицеры, упал бы на колени. Руки безжизненно повисли, но он продолжал не отрываясь вглядываться в стену огня.

Много лет назад, когда она была в гостях в Англии, Сантен с каким-то наводящим ужас восхищением наблюдала, как дети хозяина жгли в саду на ими же сложенном погребальном костре фигуру, символизировавшую английского убийцу по имени Гай Фокс [87]. Чучело было хитро сделано, и по мере того, как вокруг него поднимались языки пламени, оно обуглилось и начало изгибаться и корчиться так, как если бы на костре был живой человек. Сантен просыпалась вся в поту от ночного кошмара еще много недель спустя. Теперь, глядя из верхнего окна шато, она услышала, как кто-то рядом начал страшно кричать. Подумала, что, возможно, это была Анна. В криках звучала предельная душевная мука, и Сантен обнаружила, что при этих воплях ее трясет, так же, как молодой побег дерева от сильного ветра.

Это был тот же кошмар, что и прежде. Она не могла отвести глаз, когда чучело почернело и стало сморщиваться, а его члены в судорогах сжимались и медленно скрючивались, крики же распирали голову Сантен и оглушали ее. И только тогда поняла, что кричит не Анна, а она сама. В агонии, вырываясь из глубин груди, звуки, казалось, приобретали какую-то жесткую шероховатость, напоминали даже частички мелко раздавленного стекла, разрывали ей горло.

Она почувствовала, как ее обхватили сильные руки Анны, подняли и унесли от окна. Сантен изо всех сил отбивалась, но справиться не могла. Анна уложила Сантен на кровать и прижала лицом к своей обширной мягкой груди, заглушая эти дикие крики. Когда наконец Сантен затихла, Анна погладила ее волосы и принялась легонько качать, без слов напевая, как напевала колыбельную, когда Сантен была совсем маленькой.

Они похоронили Майкла Кортни на церковном кладбище в Морт Омм, в той части, что была отведена для семьи де Тири.

Похоронили его тем же вечером при свете фонаря. Товарищи-офицеры вырыли могилу, а падре, который должен был венчать их с Сантен, отслужил над Майклом молебен.

— «Я есмь воскресение и жизнь, — сказал Господь…» [88]

Сантен опиралась о руку отца, черные кружева закрывали лицо. Анна взяла ее за другую руку, как бы охраняя.

Сантен не плакала. После того, как утихли те крики, она не пролила ни одной слезинки. Ее душа словно была обожжена пламенем и превратилась в сушь пустыни Сахара.

— «Грехов юности моей и преступлений моих не вспоминай…» [89]

Слова доносились откуда-то издалека, словно их произносили за дальней частью ограды.

«Мишель не был грешен, — подумала она. — Он не совершил преступлений, хотя, о, да, он был слишком молод, о, Боже, слишком молод! Почему он должен был умереть?»

Шон Кортни стоял напротив Сантен по другую сторону от поспешно вырытой могилы, а на шаг сзади был его зулусский водитель и слуга, Сангане. Сантен никогда прежде не видела, как плачет чернокожий. Его слезы светились на бархатистом лице как капли росы, сбегающие по лепесткам темного цветка.