Уилбур Смит - Пылающий берег

— «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями…» [90]

Сантен посмотрела вниз, в глубокую грязную яму, на жалостно-трогательный короб, наспех сколоченный из грубых сосновых и еловых досок в мастерской эскадрильи, и подумала: «Это — не Мишель. Все это — неправда. Это все еще какой-то страшный сон. Скоро я проснусь, и Мишель прилетит домой, а я и Облако будем ждать на вершине холма, чтобы поприветствовать его».

Резкий, неприятный звук вернул ее к действительности. Генерал выступил вперед, и один из младших офицеров подал ему лопату. Комья земли глухо застучали по крышке гроба, и Сантен подняла глаза вверх, чтобы смотреть.

— Только не там, Мишель, — прошептала она под темной вуалью. — Место твое — не там. Для меня ты всегда будешь небесным созданием. Для меня ты навсегда останешься высоко в небе… Au revoir, Мишель, до встречи, мой дорогой. Каждый раз, глядя в небо, я буду думать о тебе.

Сантен сидела у окна. Когда она накинула кружевную фату себе на плечи, Анна хотела было возразить, но сдержалась.

Она присела на кровати рядом, обе молчали.

Было слышно офицеров в салоне внизу. Кто-то только что играл на пианино, играл очень плохо, но Сантен смогла узнать шопеновский «Похоронный марш», другие же напевали без слов и отбивали такт под музыку.

Инстинктивно Сантен поняла, что происходит: так они говорили «прости» одному из своих, но ее это не трогало. Позднее услышала, как их голоса приобретают резкое, грубое звучание. Мужчины все сильнее напивались, и она знала, что это тоже часть ритуала. Потом был смех — пьяный скорбный смех, и снова пение, хриплое и фальшивое, но Сантен и это не трогало. Она сидела с сухими глазами при свечах и смотрела, как отблески от разрывов снарядов вспыхивают на горизонте, и слушала пение и звуки войны.

— Тебе надо лечь в постель, дитя, — произнесла Анна нежно, как мать, но Сантен покачала головой, и та не настаивала. Вместо этого поправила фитиль, расправила плед у Сантен на коленях и пошла вниз принести тарелку с ветчиной и холодным пирогом и бокал вина из салопа. Пища и вино остались нетронутыми на столике рядом с Сантен.

— Ты должна поесть, дитя, — прошептала Анна, не желая навязываться, и Сантен медленно повернула к ней голову:

— Нет, Анна. Я уже больше не дитя. Эта часть меня умерла сегодня… с Мишелем. Никогда больше не зови меня так.

— Я обещаю, что не буду.

Сантен медленно повернулась назад к окну.

Деревенские часы пробили два, а чуть погодя они услышали, как офицеры эскадрильи уходят. Некоторые были настолько пьяны, что товарищам приходилось их выносить и бросать в кузов, как мешки с зерном, и грузовик медленно потащился прочь в темноту ночи.

В дверь тихонько постучали, Анна поднялась с постели и пошла открывать.

— Она не спит?

— Нет, — шепотом ответила Анна.

— Я могу с ней поговорить?

— Входите.

Шон Кортни вошел и остановился рядом со стулом Сантен. От него пахло виски, но на ногах он держался крепко, как гранитная глыба, а голос был тихим и ровным, но, несмотря на это, Сантен почувствовала, что внутри у него как будто стена, которая сдерживает горе.

— Мне нужно уезжать, моя дорогая, — сказал он на африкаанс, и она поднялась со стула, уронила с колен плед и в свадебной фате, все еще накинутой на плечи, подошла и встала перед ним, глядя ему в глаза.

— Вы были его отцом, — сказала Сантен, и вся его выдержка разбилась вдребезги. Шон пошатнулся и положил руку на стол, чтобы удержаться на ногах, в то же время пристально смотря на нее.

— Как ты об этом догадалась? — прошептал он, и теперь она увидела, что горе его вышло наружу, и сама дала волю своему горю и позволила ему слиться с горем Шона. Слезы потекли у нее из глаз, а плечи стали тихо вздрагивать. Он обнял ее и прижал к груди. Долгое время оба не произносили ни слова, до тех пор, пока не прекратились ее рыдания. Тогда Шон сказал:

— Я всегда буду считать тебя женой Майкла, моей собственной дочерью. Если я тебе понадоблюсь, не важно, где и когда, тебе стоит только послать за мной.

Она быстро закивала, моргая, а затем отступила, и он разомкнул свои объятия.

— Ты храбрая и сильная. Я понял это, когда мы встретились впервые. Ты выдержишь.

Он повернулся и захромал прочь из комнаты, а несколько минут спустя послышался хруст гравия под колесами отъезжающего «роллс-ройса» с большим зулусом за рулем.

На восходе солнца Сантен была на вершине небольшого холма позади шато верхом на Облаке, и когда эскадрилья взлетела, отправляясь на патрулирование, она встала на стременах и махала летчикам на прощание.

Маленький американец, которого Мишель называл Хэнком, летел во главе, он покачал крыльями и помахал ей, а она рассмеялась и помахала в ответ, хотя слезы бежали у нее по щекам и, казалось, превращались на холодном утреннем ветру в сосульки.

Сантен и Анна работали все утро, чтобы снова закрыть салон, покрыть мебель чехлами от пыли и убрать сервиз и столовое серебро. Втроем пообедали на кухне: с вечера остались деликатесы из мяса и дичи и ветчина. Хотя Сантен была бледна, а под глазами у нее голубые тени, темные, как синяки, и хотя едва отведала пищи и пригубила вина, говорила она нормально, обсуждая повседневные домашние дела и задания, которые надо было выполнить в тот день. Граф и Анна наблюдали за ней тайно и с волнением, не совсем уверенные в том, как им воспринимать ее неестественное спокойствие, и в конце обеда граф уже не мог более сдерживаться.

— Ты здорова, моя маленькая?

— Генерал сказал, что я выдержу, — ответила Сантен. — Я хочу доказать, что он не ошибся. — Она поднялась из-за стола. — Через час я вернусь помочь тебе, Анна.

Взяла охапку роз, которые вынесли из салона, и пошла к конюшне. Проехала верхом до конца аллеи, и солдаты в длинных колоннах, одетые в хаки и сгибавшиеся под тяжестью своего оружия и выкладки, что-то кричали ей, когда она проезжала мимо. Сантен улыбалась и махала им, а они мечтательно смотрели ей вслед.

Сантен привязала Облако к воротам кладбища и с охапкой цветов обошла сбоку покрытую мхом каменную церковь. Темно-зеленое тисовое дерево раскинуло ветви над участком де Тири, свежевскопанная земля была утоптана, а могила выглядела как одна из овощных грядок Анны, только не так аккуратно обработанная и выровненная.

Сантен принесла лопату из-под навеса в дальнем конце кладбища и принялась за работу. Закончив, красиво разложила розы и немного отступила назад. Ее юбки были грязными, грязь была и под ногтями.

— Вот так, — произнесла она удовлетворенно. — Так намного лучше. Как только сумею найти каменотеса, договорюсь о надгробном памятнике, Мишель, и я снова приду завтра со свежими цветами.