Сергей Алексеев - Слово

«Теперь уж точно – все, – спокойно подумал Никита, решив, что его хотят расстрелять на улице. – Обидно и жалко, что не дотянулся до маузера с первой попытки! Теперь не достать…»

Однако его никуда не повели.

– Вы что-нибудь скажите, комиссар, – попросил офицер. – Меня интересует только цель вашего приезда. В мандате сказано, чтобы вам оказывать помощь и содействие. Может быть, я чем-либо помогу вам?

– Кончайте спектакль, – непослушными, распухшими враз губами проговорил Гудошников. – Глупо, глупо все…

– Кончим, вы не волнуйтесь, – заверил офицер. – Спектакль только начинается, и есть возможность закончить его не так трагически. Разумеется, для вас… Может быть, вы прежде подумаете о его развязке?

«Вешать хотят, – подумал Никита и поежился, мельком глянув на бревна накатника. – Вот как все это бывает… Глупо, до чего же глупо!»

– Подними его, Ефим, – спокойно сказал офицер. – Пусть подумает.

«Когда меня поднимете, я уже не буду думать, – Никита с тоской глянул на то место, где под шинелью был маузер. – Вы и есть то зло, о котором в народе говорят. Вот оно какое – зло…»

Казак залез на пустую бочку и стал продевать веревку через бревно потолочного наката. Веревка не проходила, из щели посыпалась тонкая, как в песочных часах, струйка песка.

– Дай штык! – приказал казак кудрявому мужику. – Живей!

Тот засуетился, снял с винтовки примкнутый штык и подал казаку. Вдвоем они продели веревку, потянули ее туда-сюда, проверяя, ходит ли она по бревну, после чего казак спрыгнул с бочки. Гудошников завороженно смотрел на струйку песка. Она отсчитывала время его жизни.

Но его не повесили.

То, что это дыба, Гудошников понял, когда нога его оторвалась от пола и острая боль резанула по плечевым суставам. Его подтянули на полметра от земли, казак завязал другой конец веревки и отошел к своим. Никита висел, напрягая мышцы, а мозг царапала одна и та же мысль – не потерять сознание. Шинель с маузером оставалась у него за спиной. Кто-нибудь из бандитов мог в любое время поднять ее или же, обходя Гудошникова сзади, наступить на маузер. Но пока все трое были перед ним. Кудрявый сел на прежнее место и потянулся рукой к караваю, но казак отобрал хлеб и положил его на бочку.

На дыбе думалось и впрямь лучше. Мысль стала четкой и ясной. Чтобы вновь оказаться на шинели, внизу, и достать маузер, надо что-то говорить. Тогда спустят с дыбы. Но что? О языческой рукописи бессмысленно, не за ней бандиты пожаловали на остров. Они ищут ценности, они рылись в ризнице и трапезной. Игумен что-то прятал. Но где? Откуда ему, Гудошникову, знать?.. Боль выворачивала плечи, жгуче отдавалась в позвоночнике. Выход подсказал сам офицер.

– Думайте, комиссар… Я знаю, вы приехали за монастырским имуществом, которое не успели еще вывезти. Книги здесь, в бочках, а где остальное? Где гроб со святыми мощами? Он здесь, на острове. Увезти вы его не могли весной, лед не держал.

– Гроб увезли, – прохрипел Гудошников.

– Не правда, – сказал офицер и подошел поближе. – Мои люди наблюдали за перевозкой имущества. Гроб остался здесь.

– Разрубили и увезли по частям… Бандиты переглянулись.

– Да врет он! Врет! – взревел казак, распаляя себя, и подскочил к Никите. Никита зажмурился и стиснул зубы. Однако казак не ударил, а схватил винтовку и выдернул шомпол.

– Послушайте, комиссар, мы не хотим вас убивать, – начал уговаривать офицер. – Нам это ни чему. Найдем гроб и, как только замерзнет река, уйдем отсюда. От вас требуется немного…

Боль от предплечий растекалась по спине, ползла к шее, свинцом наливая затылок. Из последних сил Гудошников напрягал мышцы, чтобы не обвиснуть и не вывернуть руки. Тогда и маузер вряд ли поможет. Во что бы то ни стало спуститься с дыбы! Но что им сказать?

– Увезли гроб, – снова прохрипел он. – Когда монастырь закрывали.

– Врешь, собака! – выкрикнул казак и ударил шомполом по плечу. Кудрявый испуганно втянул голову и, подобравшись к бочке, где лежал хлеб, отломил краюшку.

– Его должны были везти зимой, по льду, – спокойно рассуждал офицер. – Летом большое судно к острову не подходит из-за мелей. Думайте еще, комиссар.

– Зараз ты мне все скажешь! – пригрозил казак и, бросив шомпол, принялся драть из книг листы. Нарвал, сгреб в кучу и сунул спичку. Гудошников скрипнул зубами, шевельнулся, чтобы хоть как-то изменить положение и ослабить рвущиеся мышцы, но не сдержался и обвис. Плечевые суставы рвало из ключиц, выворачивало локти, и шея налилась горячей кровью. Казак же раздул костер и начал калить шомпол. Кудрявый, подгоняемый казаком, драл книги и подкладывал бумагу в огонь.

– Книги не жгите… гады, – прохрипел Гудошников. Горло перехватило, вены взбухли.

– Все спалим, и тебя на этих книгах жарить будем! – заявил казак. – А вспомнишь, где гроб, – отпустим.

– Советую вам не изображать мученика! – не сдерживаясь больше, крикнул офицер. – Это похвально, когда за идею! Я не требую от вас изменить убеждения! Где серебряный гроб? Ну?! Все равно мы найдем! А вам, комиссар, даже деревянного не будет!

Дым от костра поднимался к потолку, лениво тянулся к двери и к дыре в крыше. Гудошников хватал его ртом, хрипел, задыхался. Бумага, отсыревшая на полу, горела плохо. Кудрявый, пригнувшись, дул в огонь и жмурился от дыма. – Давай сухой бумаги! – прикрикнул на него казак. – Живо!

– Не жгите… – просипел Гудошников и потерял голос.

Кудрявый принес связку бумаг и свитков, распушил ее и засунул в костер. Пламя набрало силу, взметнулось, осветив каменные стены сарая. Гудошников вдруг почуял как разом отпустила боль и тоненько зазвенело в ушах.

– Вы соображаете, что ваших мучений никто не оценит? – кричал офицер. – Для подвига нужны свидетели! А их нет и не будет! От вас следов не найдут!

Казак выдернул из огня раскаленный шомпол и провел им по животу Никиты. Боли не было. Он даже не вздрогнул. Тогда казак засунул шомпол назад в костер и расстегнул кальсоны Никиты.

– Куда ты денешься, скажешь, – приговаривал он. – Мошонка-то у тебя не казенная.

Он поднес шомпол, норовя ожечь пах, но Никита напрягся и помочился на казака. Тот отпрыгнул и, выматерившись, стал хлестать Гудошникова по голове.

– Оставь его, – неожиданно приказал офицер. – Он уже не чувствует боли. Спусти, пусть отдохнет и подумает. Второй раз на дыбу не захочется.

Последнее, что увидел Гудошников с дыбы, намертво отпечаталось в его сознании. Офицер, выворачивая наизнанку рукава, срывал с себя рясу. Казак плевался и вытирал скуфейкой обмоченное лицо. Только кудрявый стоял чуть в стороне и воровато ел хлебную корку.

Когда нога коснулась пола, Гудошников тяжело развернулся и сунулся вперед, стараясь угодить грудью на маузер под шинелью. Это ему удалось. Щербатый казак развязал ему руки и отошел назад.