Сергей Алексеев - Слово

Кому нужна теперь ее жизнь? Ради чего просыпаться по утрам и, повинуясь привычке, исполнять одну и ту же изо дня в день работу? Был муж, родной человек, о котором следовало думать, кормить его, стирать ему, ласкать его, молиться за него. Не стало мужа… Был сын, человек еще родней и ближе, кровь от крови, повязанный с нею пуповиной и молоком, казалось, навечно повязанный! И молилась она заднего больше, чем. за спасение своей души! Но и его нет рядом и будет ли..

Чего же стоят жизнь и душа, коли весь труд и старания все только на себя на одну и уходят? Это ведь то же, что и костер в лесу в одиночку палить, от которого тебе лишь тепло; то ли дело печь в избе – от нее всем хорошо, даже гостю случайному. Нет, если уж стало греть некого, надо к смерти готовиться. Помнится, Кирилла-мученик так говорил: «Смерти не надо бояться, она, как и рожденье, – законна и свята. Те люди, что смерти боятся, – худые люди. Они такие же ущербные, как однорукие, одноногие либо умом слабые. Почто мужики от войны в тайгу побежали? Ведь они-то думают, по обряду живут, старых людей заповеди исполняют, а каждый в душе, в уме своем мысль не о боге держит – о смерти своей. Как звери живут – в берлогах, норах, облик человеческий теряют-вот до чего их одна только дума о смерти доводит».

Такие мысли и воспоминания одолевали Марью с утра в тот день, когда вернулась Анна в Макариху. А были еще и другие, от которых она старалась откреститься: нет-нет да и вспоминала она, как навещал ее в последний раз странник Леонтий. Не то чтобы напугал тогда, а вот тревогу посеял. И шла та тревога больше не от слов его – от глаз, от взгляда. Слово его не ввергало в страх и трепет, не будило в душе раскаяния и вины, но посмотрит только-и будто насквозь просвечивает. Такой, поди, за версту человека с ног до головы познает, каждую думу в голове как рукой щупает… Но если постояльцы ее-плохие, лживые люди, тогда что же выходит, Марья умом тронулась, раз добро сердцем почувствовать не.может и от зла его отличить? Недобрый человек не пойдет за сто верст о сыне чужом узнавать, и так благостно читать не сможет злой человек. Вот Лука, верижник окаянный, тоже хорошо читает, но нет же той благости и покоя, как от Кириллова чтения было или от чтения Ивана Николаевича. Тут мерка одна, размышляла Марья, как твоя душа отзовется на слово, так и суди – сколь добра в нем или сколь зла.

В тот день от тяжких мыслей ли, от тоски ли, но потянуло ее на могилу Кириллы. Ходила она туда редко: память лучше в уме держать, чем в прахе. В уме он живой, смеется, разговаривает, а на кладбище-то что – холм земляной да крест обомшелый… Пришла, однако, села на бревешко и полетела мыслями в далекую даль. Раньше, бывало, чаще хорошая жизнь вспоминалась: как свадьбу справляли, как потом на подсочку ходили – целый месяц вдвоем, в лесу, ни души кругом. Только птицы поют, белки скачут да сосновой смолой пахнет. И кружилась от нее голова, и слипались руки, плечи слипались, тела… Кирилла был старше Марьи годами, а и тот в святом грехе забывал о боге. Помолиться бы встать на ночь, но нет сил, и тел не разлепить. Потом Тимофей родился, лицом в мать, статью в отца – добрая примета, счастливым будет…

Нынче же подле Кирилловой могилы вспомнился ей сразу тот последний день. Может, оттого, что много о смерти думала…

Случилось это в конце ноября сорок третьего, вскоре после того, как Луку из тайги вывели. Кирилла тогда простыл и слег, Халтурин же отлежался, поправился дня за три и опять в тайгу подался, беглых искать. Кирилла еще предостерег его: не ходи в одиночку, тайга есть тайга, и теперь там не только медведи лежат… Халтурин же парень молодой был, здоровый, лишь отмахнулся: я мол, в разведку схожу, следы посмотрю. Ушел – и с концом. Через две недели милиция на конях верхами приехала, к Кирилле пришли, расселись у порога. А он недавно только встал, еще ноги подрагивали.

– Собирайся, Кирилла Мефодьич, пойдем Халтурина искать, – сказал начальник милиции. – Верхом-то как-нибудь, поди, выдюжишь. Без тебя мы не найдем. Снег еще мелкий, болота замерзли – пройдем.

Кирилла новые катанки надел, новый полушубок, котомку с припасом на плечи – ив седло. Поехали впятером, одного безлошадного милиционера в Макарихе оставили. И лишь отъехали от двора – Марья провожать пошла, – вывернулся откуда-то Тимка. Ему тогда уже девятый год шел. Бросился он к отцу, повис на стремени.

– Тятька! Не езди, тятька!

– Я скоро, сынок, скоро, – попробовал уговорить Кирилла. – Я на коне мигом обернусь.

Марья оттащила Тимку, но тот вырвался и снова к отцу.

– Тятенька, миленький, – заплакал. – Не уезжай, тятя…

Кирилла понужнул коня, перевел его в крупную рысь, и только снег заклубился. Тимка же бросился к матери, обнял ее-глаза горят, щеки огнем пылают. И вдруг тихо так, уверенно сказал:

– Уж не приедет наш тятенька-Марья насторожилась – типун тебе на язык – шлепнула еще, тычка дала. Тимофей опустил голову и пошел себе по улице…

Халтурина они нашли в этот же день. Он лежал раздетый до исподнего, уже припорошенный снегом с открытыми, застывшими глазами. Кирилла молча подошел к нему, опустился в изголовье, и, оттаяв ладонями веки, прикрыл их.

Убили из засады, видно, долго караулили у лыжни-снег протаял, просел – и, пропустив вперед, выстрелили в затылок. Кирилла закладывал один круг за другим, пока не подсек выходной след убийц, уже присыпанный свежим снегом. Нужно было спешить: вот-вот мог разыграться буран, и тогда все пропало. Тело Халтурина завернули в солдатское одеяло, закопали в снег, придавили сверху валежником от зверья.

Убийц было двое, шли они без лыж петлями, зигзагами, то расходясь, то вновь соединяясь. Стемнело рано, пришлось остановиться на ночлег. Чтобы не выдать себя, решили огня не разводить, лошадям рассыпали по пригоршне овса, сами пожевали мерзлого хлеба.

– Как ты думаешь, Кирилла Мефодьич, ваши Халтурина убили? – только и спросил начальник милиции.

– Наши не могли, – уверенно сказал Кирилла. – Как же на человека руку поднять?

Всю ночь боялись: ждали бурана, однако к утру вызвездило и ударил морозец. Чуть свет передрогшие, закуржавевшие лошади и всадники пошли по следу. Двигались быстро, дольше распутывали петли, пока не вырвались из лесов на широкие болота. Тут убийцы шли уже прямо, надеясь на скорый буран.

– Неужто наши? – вдруг спросил Кирилла. – Идут-то в Федоровский урман, а там избушка… Чужие ее не знают…

К Федоровскому урману они подъехали, когда солнце пошло на закат. Спешились, привязали лошадей – до избушки рукой подать. Начальник милиции стащил с себя трехлинейку, подал Кирилле.

– Возьми, у меня наган есть…

Кирилла помедлил, однако винтовку взял, загнал патрон в патронник и пошел вперед.