Сергей Алексеев - Слово

Выслушал его Леонтий, перекрестил.

– Испытания тебе Господом посланы. Через все тернии провел он душу твою к свету и благости… Да ныне, Лука, не только о своей душе думать надо. Люди во грехах погрязли, словно в потемках живут братья твои и сестры. Надо их души к свету вести.

– Праведник! – закричал Лука. – Возьми общину! Возьми души наши слепые и веди к свету!

– Мне нельзя, Лука, – мягко остановил его странник. – У меня другая забота, на другие дела я благословлен свыше! Помогу вас в стадо собрать и дальше пойду по земле. А ты, – он коснулся вериги мученика, – наставником в Макарихе станешь. Возьмешь общину, укрепишь в вере людей и поведешь за собой!

– Не могу я! Не могу-у! – заорал Лука, трепетно осеняя себя крестом. – Я, как есть, грешник великий! Гореть мне в геенне огненной!

– Успокойся, брат мой, – Леонтий возложил руку на голову верижника. – Уйми страсть свою… Отныне ты – святой, и все грехи твои – заслуги перед богом, ибо ты душою их поднял и искренне раскаялся. Епитимью я снимаю, а вериги сам снимешь, перед народом.

– Сам накладывал, сам обет давал – самому и снимать, – неожиданно дерзко ответил Лука и встал. – Истинно хочу грехи свои замолить, а душою не токо грех понять, но и Бога… Голос хочу его услышать, – он воздел руки к небу, – какой раньше слыхал.

– Будет на то воля Господня – услышишь, – строго сказал странник. – Отныне меня слушайся, аки старой церкви отца святого… Быть тебе наставником в Макарихе. А когда станешь – новые скиты образуешь, тех, кто слаб духом и верой, – в пустыню отправишь. Для тех, кто в Макарихе останется, моленную откроешь. Там полы надо of ремонтировать, окна, побелить… А то стоит заколоченная…

– Леонтий, праведник, да кого же я в Макарихе-то соберу? – взмолился верижник, – Молодые от икон шарахаются, стариков по пальцам перечтешь…

– А ты по другим деревням, всех братьев обойди, потолкуй, как наставник, – сказал Леонтий. – Народ-то нажился в мирском, нахлебался безбожием по горло. Так что потянется за тобой, пойдет.

– Пойдет ли? – усомнился Лука и задумался. – Не рано ли в наставники меня?

– Пойдет! – отрезал странник. – Откроешь моленную – косяком пойдет. Всех макаринских обойди да книги собери для общины. У Марьи Белоглазовой все забери, у ней из старой моленной книги-то! Кирилла ее умер – себе прибрала… А саму в скит уговори, пускай ступает, страдалица… Вот, возьми первую, – Леонтий вынул Четъи-Минеи и подал Луке. – Смело берись, а я тебе помогу. Все в округе знают про твой обет, святым считают… И чтоб иконы в моленную принесли. Разлучил вас антихрист, растрепал по ветру, ровно песок, так с Божьей помощью я соберу вас.

– Откуда ты, странник? – Лука опустился перед Леонтием, зашептал. – Всяко говорят… Откуда, скажи! Молчать буду – могила…

– Не ведено говорить мне, откуда я, – сдержанно проронил Леонтий. – Но тебе скажу, раз ты святой… Из Иерусалима я, от Гроба Господня иду.

– Прямо оттуда?! – изумился Лука.

– Оттуда…

Лука поморгал, потер веки.

– Вот за тобой бы пошли, – сказал он мечтательно. – А за мной кто пойдет? Смеяться будут…

– Ты должен чудо свершить, – сказал Леонтий. – На глазах у братьев и сестер.

– Чудо? Какое чудо? – Лука махнул рукой. – .Чем нынешний народ удивишь? Вот если б я прозрел на второй глаз…

– Ты глаз Богу отдал, – строго сказал странник. – Другое чудо сотворишь.

– Не получится у меня! – взмолился Лука. – Не толкай меня на смех, праведник!

– Успокойся, брат мой, – проговорил Леонтий. – Святой ты, а оттого и чудеса можешь творить. Только сам того не ведаешь.

Он снова возложил руку на голову верижника. Единственный глаз того сверкнул горячо и с надеждой…

НИКИТАСГРАСТНЫЙ

Не то чтобы забыл Гудошников страшную зиму в Северьяновой обители и не то чтобы часто вспоминал ее, охваченный новыми заботами и скитаниями, просто не кончалась жизнь и день сегодняшний жег сердце чуть сильнее, чем вчерашний, прожитый.

А события тысяча девятьсот двадцать второго года откликнулись эхом неожиданным, как выстрел в спину.

Спустя четырнадцать лет Никите Евсеичу припомнилось все, даже мелочи, о которых он и не думал, и я не вспоминал никогда.

Гудошников добивался разрешения работать в монастырях Афона. Ему удалось получить аудиенцию у наркома иностранных дел, однако разговор с ним лишь разочаровал Никиту Евсеича. В Греции уже была свергнута республика, восстановлен монарх и, как сообщил нарком, сейчас готовился военно-фашистский переворот. Он вскоре и грянул…

То, что на Грецию пала коричневая тень, лишь подстегнуло Никиту Евсеича. Оставался еще один ход, еще одна лазейка, через которую можно было проникнуть в монастыри Афона, – через московское духовенство. После долгих хождений по мукам Гудошников сумел встретиться с патриархом всея Руси. Но и от него ничего утешительного не услышал. Чтобы попасть в Пантелеймонов монастырь, «остров» русской православной церкви в Греции, на Афоне, следовало постричься в монахи, и лишь после этого патриарх взялся бы за переговоры с греческими властями и духовенством о направлении инока в русскую обитель.

Гудошников не рассчитывал что-либо вывезти из Пантелеймонова монастыря, он хотел только обследовать его библиотеку и составить каталог. Но все срывалось, и причину этому Никита Евсеич видел лишь в том, что он выступает как частное лицо. Он сотрудничал со многими институтами и университетами страны, с научными и публичными библиотеками, вел переписку, читал лекции, однако в штате нигде не состоял, желая иметь всегда свободное время для поисков. Жил он уже в Ленинграде, но в городе бывал мало и редко.

Именно тогда, раз и навсегда отказавшись от попыток проникнуть на Афон, Гудошников и заинтересовался Сибирью.

Мечта посмотреть библиотеку Пантелеймонова монастыря была такой же несбыточной, как и бесплодные поиски неведомой языческой рукописи старца Дивея, которую он считал уже утерянной для России навечно. Иеромонах Федор, уйдя из Северьяновой обитель, канул вместе с рукописью. Не было его ни на Печоре, ни в Казани, ни в других городах и селениях, где побывал Гудошников, вернувшись с острова. Он считал, что рукопись пропала, но в глубине души все же не мог смириться с ее исчезновением.

То был самообман, с которым легче жить и смотреть в будущее.

Олонецкие книги, оставленные в школе, в бывшей семинарской кладовке, он вывез с помощью учительницы словесности Александры Алексеевны в Ленинград. Если бы не тот случай в Олонце, Гудошников, скорее всего, так бы и остался холостяком на всю жизнь, как многие слишком увлеченные люди. С Александрой же Алексеевной судьба связала его книгами, книгами же и повенчала. Только возле жены своей Александры он позволял себе то, что презирал в других людях. Он мог жаловаться ей и плакать при ней. Но делал это в глубокой тайне от всех, даже от сына Степки, которого стал стесняться, лишь минуло тому четыре года…