Уилбур Смит - Птица солнца

— Дитя, ты знаешь, что этот грех карается смертью. Ты рискуешь жизнью, — напомнила верховная жрица.

— Вы уже отняли у меня одну жизнь. Забирайте теперь последнюю. — Танит посмотрела на сестру Хаку, а потом на Ланнона Хикануса, стоявшего у окна. — Вы хотите убить меня. Пусть. Но имя отца моего ребенка я сохраню в тайне. Я не позволю вам наказать и его.

— Ты глупа и упряма, — сказала сестра Хака. — В конце концов мы все равно узнаем.

— Но почему это так важно? — спросила Танит. — Все дело в том, что я стою между тобой и утолением твоего тщеславия. — Танит посмотрела на сестру Хаку в упор и увидела, что ее слова попали в цель: рябые щеки жрицы вспыхнули. Танит улыбнулась и повернулась к Ланнону. — Все дело в том, что я источник пророчества. Ты хочешь уничтожить пророчество. Хочешь, чтобы боги отменили свой приговор. Напрасно, Ланнон Хиканус. Ветры судьбы уже дуют, псы рока уже вышли на охоту.

— Хватит! — выпалил Ланнон, выходя на середину комнаты. — Я не могу больше попусту тратить время. Не хочу слушать твой дурацкий вздор. — Он приказал сестре Хаке: — Приведи старую жрицу, компаньонку этой ведьмы.

Айна, удивленно моргая, встала перед царем. Он смотрел на нее бесстрастно, без гнева.

— Ты забыла о своем долге. Не уследила за ней. Назови быка, который покрыл телку богини.

Айна завыла. Она отпиралась, твердила, что ничего не знает. Встала перед Ланноном на захрустевшие колени, подползла к нему, стала целовать полу одежды, дрожа от ужаса. Ланнон в досаде оттолкнул ее ногой и посмотрел на сестру Хаку.

— Если я правильно понял, ты не откажешься от мужской работы. У тебя хватит для этого мужества? — спросил он.

Сестра Хака кивнула, облизнув губы. В ее глазах появилась жестокая радость.

— Сначала сломай ей руки, — приказал Ланнон. — А ведьма пусть стоит и смотрит.

Сестра Хака подняла Айну на ноги, легко держа ее сильными смуглыми руками, поросшими черными волосами. Айна взвыла от ужаса, а Хака развернула ее, заломив старухе руку за спину. Рука была худая, белая, с толстыми голубыми венами, просвечивавшими сквозь кожу.

— Подождите! — закричала Танит. — Отпустите ее!

— Отпусти, — приказал Ланнон.

Танит подошла к старой жрице и нежно поцелована ее в лоб и щеку. Айна всхлипывала.

— Прости меня, дитя. Я сказала бы им. Прости.

— Успокойся, матушка. Успокойся. — Танит провела ее к двери и вывела из комнаты. Потом вернулась и сказала царю: — Я скажу его имя, но только тебе одному.

— Оставьте нас, — приказал Ланнон, и Божественный Совет вышел в коридор.

Когда они остались одни, Танит назвала имя, гордо и вызывающе, и увидела, что Ланнон покачнулся, как от удара.

— Давно ли он твой любовник? — спросил он наконец.

— Пять лет.

— Вот как. — Он нашел ответ на многие свои вопросы. — Похоже, мы с тобой делим его любовь.

— Нет, государь, — Танит покачала головой. — Вся его любовь принадлежала мне.

— Ты мудро поступаешь, говоря о ней в прошедшем времени, — заметил Ланнон. Он отвернулся, подошел к окну и посмотрел на озеро. «Никто не должен стоять между нами, — подумал он. — Хай нужен мне».

— Что же дальше, о великий? Тюрьма или кинжал подосланного убийцы? Как ты убьешь жрицу Астарты? Ты забыл, что я принадлежу богине?

— Нет, — ответил Ланнон. — Я не забыл об этом и на десятый день праздника Плодородия Земли пошлю тебя к ней. Ты станешь вестницей Опета богам.

— Хай этого не допустит, — в ужасе прошептала Танит.

— Хай на севере, далеко от бассейна Астарты.

— Он навсегда возненавидит тебя. Ты навсегда его потеряешь, — предупредила Танит, но царь покачал головой.

— Он не узнает, что это был мой приказ. И не узнает, что ты предала его и назвала мне его имя. — Он улыбнулся — улыбка была холодной, как блеск золота. — Нет, это ты потеряешь его, а я получу. Видишь ли, он мне необходим, а мои нужды важнее твоих.

Вначале, пока Хай оставался без сознания, и позднее, когда он, придя в себя, еще был чересчур слаб, чтобы ходить, его несли на носилках. Так что он не знал, долго ли он в пути и в каком направлении движется.

Когда он смог идти, ему завязали глаза и он чувствовал только давление тел со всех сторон и запах пота и прогорклого жира, которым венди смазывали кожу. Когда он заговаривал, ему не отвечали, грубые руки подталкивали его вперед, а если он останавливался, в спину ему упиралось острие копья.

Он был сильно избит, весь в синяках, на голове шишки и порезы, кожа во многих местах содрана, но серьезных ран не было — ни ударов копьем, ни сломанных костей. Как будто его старались не убить и даже не поранить, хотя он нагромоздил вокруг себя груды трупов: топор с грифами взял свое, прежде чем сопротивление Хая сломили.

В первую ночь на привале Хай с мыслью о побеге попытался осмотреться, но стоило ему чуть сдвинуть повязку с глаз, как сильный удар по лицу остановил его. Его покормили вареным зерном и куском полусырого мяса. Хай ел с аппетитом.

Утром выступили до рассвета, и когда Хай почувствовал на щеке тепло солнечных лучей и увидел сквозь повязку свет, он молча воздал хвалу Баалу и попросил своего бога о помощи.

Позже в тот же день он почувствовал, что почва под ногами выровнялась, они шли как будто бы по равнине. Пахло коровьим навозом и дымом, слышались голоса. Топот его сопровождающих и шорох одежды постепенно утонули в гомоне и шуме движения большого количества людей. С ними смешивалось мычание, блеяние, воздух дрожал от звуков. Жизнь кипела, как в огромном муравейнике. Он понял, что попал в очень людное место.

Наконец его остановили. Он стоял на горячем солнце, усталый, испытывая жажду, кожаные ремни врезались в кожу рук, болели ушибы на теле. Время тянулось медленно, окружающие чего-то ждали.

Наконец послышался громкий голос, и Хая пронизала нервная дрожь. Голос на венди спросил:

— Кто ищет льва с железной лапой, кто ищет птиценогого?

Хай молчал, ожидая указаний, как себя вести; к своему удивлению, он почувствовал прикосновение прохладного железа, и ремни на руках разрезало лезвие. Он потер пальцы, морщась от прилива крови. Потом поднял руки к повязке, ожидая удара, но его не последовало, тогда Хай снял ее и неуверенно замигал в ярком свете солнца.

Его глаза быстро привыкли к свету, и он пережил настоящее потрясение. Он стоял в центре обширной равнины, в форме слегка вогнутой чаши, окруженной низкими холмами.

Если не считать круга в сто шагов шириной, в котором стоял Хай, всю равнину заполняли черные воины. Хай в страхе смотрел на это множество и не мог даже приблизительно определить их численность. Он никогда не поверил бы, что земля способна выдержать столько людей — им не было числа, как в кошмаре, и эту нереальность усиливала угрожающая неподвижность черных орд. Только перья их головных уборов слегка шевелились в горячем полуденном воздухе.