Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

Через час мы покинули хутор вшестером. Впереди мы с Кимом вели несчастного хуторянина. Позади молодцы Чхве несли на носилках хромоногого Бяня. Автор упомянутого мною доклада не обманывал насчёт дорог — если их ещё можно было назвать таковыми. Тот путь, которым мы продвигались, некогда был вымощен булыжником, но сейчас камни поросли мхом, тут и там между ними росли деревца, порой окрепшие настолько, что о них можно было опереться. Снега было на удивление немного. Я был готов к тому, что придётся брести в нём по колено, но он встречался лишь местами — белыми кляксами поверх грязи и мха. Человеческих следов я не заметил нигде. Похоже, у индийцев были какие-то свои потайные тропы.

Дорога делала крутые повороты, но не ветвилась, и даже в густеющих сумерках ноги сами сворачивали в нужном направлении, без обращений к карте или нашему насупленному проводнику. Склоны по обе стороны то становились более пологими, то резко набирали крутизну. В одном месте я увидел обрушившуюся постройку — вероятно, старую разбойничью дозорную башню, но может быть, и капище какого-нибудь лесного духа. Время от времени дорогу нам перебегала лисица, и тогда мои корейцы, не сговариваясь, бормотали под нос проклятия. В остальном же мы шесть часов прошагали молча, и всё это время я чувствовал, что из-за стволов и густого кустарника за нами наблюдают не только лисьи глаза.

У меня было время подумать о Яо Шаньфу и его дочери, дешифрующих таинственные послания из далёкого прошлого (мне всегда представлялось, что так же, как Мэйлинь помогала мне, она помогает и своему отцу); о седобородом Юань Мине и Вэйминьском князе, ожидающем наставника своей юности; об У Барабанчике и верном Минхёке, которые уже давно должны были достичь Хунчоу; и о паутине бесчисленных интриг, к которым мне довелось прикоснуться. И я не знал, кто я в этой паутине: паук или муха, попавшаяся на обед.

Наконец лес расступился, открывая взгляду широкое ровное место, на котором, словно остов гигантского чудовища, покоились руины поместья. Лунный свет придавал картине какую-то особую, зловещую притягательность. То, что могло сгнить, сгнило или догнивало. В каменных стенах зияли огромные бреши. От железных ворот осталась одна створка, и та едва держалась. Снега здесь было куда больше, чем в лесу, — и теперь на нём отчётливо виднелись человеческие следы. Доклад циского чиновника оказывался верным наполовину. Да, судьба не пощадила некогда крепких старых построек, но рядом виднелись новые: крытые шкурами деревянные шалаши и кособокие домики, грубо сложенные из камней, благо их здесь было сколько угодно. Едва мы вышли из леса, раздался громкий свист, и отовсюду начали появляться люди — всё так же, с факелами и нехитрым оружием — поначалу мужчины, потом я увидел любопытствующих женщин и детей.

«Князь Чандан», с которым я беседовал минувшей ночью, с группой вооружённых людей вышел у нас из-за спины и, как тогда, без поклонов и приветствий сказал: «Вот Цинбао. Желаете пройти?» — так, будто всё это время указывал нам дорогу. Его взгляд скользнул по Оуян Шутаю, и лицо дёрнулось в какой-то презрительной ухмылке. Вероятно, он посчитал, что это хуторянин раскрыл мне их тайну и способствовал поимке той девицы.

— Непременно пройду, — ответил я, стараясь звучать холодно и сурово. — Сейчас мне нужен прежде всего сухой и ровный стол, чтобы я мог исполнить данное слово.

Индийцы зашептались. «Князь» громко сказал что-то на их языке, и они расступились, открывая мне проход к воротам. За ними тоже были кособокие хибары, но ещё больше засыпанных снегом руин. Одни постройки сохранились лучше, о других напоминали лишь прямоугольники сугробов. Вспоминались слова Пао-цзы: «Я знал, что мёртвых больше, чем живых, и в очередной раз судьба поднесла мне наглядное тому доказательство».

Поместье Цинбао было огромно. Оно ничуть не уступало размерами гостевой слободе, и я не представлял себе, сколько ещё денег уйдёт у Чхве, чтобы его отстроить. На фоне общего запустения выделялась двухъярусная часовня из тёмного камня, безусловно, корейской работы. Время над ней словно сжалилось: не только не разрушило, но оставило и невысокую ограду, и истуканов-привратников, и размашистую надпись над входом: «Удел Драгоценного Спокойствия».

«Князь Чандан» остановил нас и вошёл первым, но через минуту появился вновь и пригласил нас внутрь, в небольшой зал, натопленный и светлый от лампад. В глубине его на возвышении стоял частокол поминальных табличек. Места для идолов не было, и их заменяли ростовые портреты духов, демонов и бессмертных, развешенные по потёкшим стенам. На циновке перед одним из них — многоруким чудовищем с грузным человеческим телом и звериной головой — бормотали и щёлкали чётками два сгорбленных монаха. Столики для подношений, которые принято ставить по обе стороны от табличек, сейчас были сдвинуты на середину и друг к другу. Перед каждым стояло кресло. К нашему визиту подготовились.

Дальнейший ход действий мы с Кимом и Бянем тщательно обговорили ещё на хуторе. На тот момент число беженцев было мне неизвестно, но массовая выдача документов неизбежно вызвала бы целый ряд вопросов.

Как, когда и откуда эти люди прибыли в Цинбао? Предположим, я сам заранее пригласил их для строительства и благоустройства имения. Ким разумно отметил, что конец зимы сомнительное время для начала подобных работ; с другой стороны, покупка «проклятого места» уже снискала мне репутацию сумасброда — а одним чудачеством меньше, одним больше… Так или иначе, ещё до выхода мы составили несколько пригласительных писем и договор подряда и отвели солидную тетрадь под реестр работников.

Как они утратили прежние бумаги? Для простоты сюжета мы сошлись на том, что в Цинбао индийцы прибыли с документами и в должном порядке предъявили их мне с занесением в реестр. То есть утрата произошла здесь, лучше всего не по чьей-то вине, а в результате бедствия — например, большого пожара. Ким взял новый лист и начал составлять отчёт о пожаре. Знай мы тогда об Уделе Драгоценного Спокойствия, можно было бы сделать и проще: неудивительно хранить документы в часовне (если это к тому же единственное крепкое здание поблизости), а для бедствия хватило бы упавшей лампады, — но мы о нём ничего не знали и назначили пожар на праздник Нового года. Ким описал его вполне убедительно, и даже позже мы не стали ничего переписывать.

Итак, после пожара у меня должна была остаться полная и подробная опись виденных мною документов, на основании которой вполне можно выдать новые. Теперь нужно было продумать содержание описи. Сообщить, что это выходцы из захваченной чусцами части Юэ, и просто изменить имена? Мне это казалось слишком опасным. Если бы речь шла о паре человек или даже о паре семей, проще всего было бы написать, что прибыли они с Дуншаня — там я легко мог манипулировать архивом — или из Ю. Последний вариант представлялся мне весьма остроумным: архив судьи Цао сгорел, и можно было «добавить» к пеплу что угодно. А если индийцев не десяток и не два?