Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

Примечания автора:

I место на конкурсе «Технология чудес»: https://author.today/contest/20

⁂

Примите участие в опросе, связанном с потенциальным изданием книги:

https://docs.google.com/spreadsheets/d/1GyvkBnlweKcqsu5zbrokskioTUD8setmDhiENFJOgIY/edit?usp=sharing

⁂

Если вам нравятся

※ китайские классические романы,

※ корейские дорамы,

※ инопланетные миры, после глобальной катастрофы скатившиеся в средневековье,

※ повествование от первого лица,

эта книга ждёт вас.

Страница книги https://author.today/work/19811

Общая карта горной страны, с указанием городов, деревень и поместий, имеющих отношение к первой книге.

Возможно, появится отдельная карта северо-востока (области Янь и Ци).

Капитан подал мне тетрадь:

— Путь предстоит неблизкий. Ты не скучай. Лучше записывай.

— Что записывать? — на всякий случай уточнил я.

— Всё. Всё, что знаешь.

Я чуть было не рассмеялся ему в лицо.

На северо-востоке горной страны, в области Янь, где пастбищ становится разительно меньше, а горы соединены не тропами, а ненадёжной паутиной дощатых мостков, стоит массивный потухший вулкан — отставной вояка, гостеприимный Дуншань. Три века назад, когда проснулись его братья и вся планета пульсировала, звенела боевым барабаном, он не откликнулся на зов и, вместо того чтобы истреблять людей, приютил их, подарил клочок плодородной земли, превосходное место для города и камни для крепости. Такой, какие умеют строить, наверное, только корейцы. Смотришь, и кажется, что стены и башни не сложены руками человека, а вырастают прямо из горы, словно её естественное продолжение. Каменные укрепления, точно заботливые руки, обнимают город, подхватывают каждый домик, каждый сарайчик ниже по склону — закрой глаза, и услышишь, как Дуншань шепчет им: «Куда вы, глупые! Дальше нельзя! Опасно!»

Однако, справедливости ради, нужно сказать: здесь, на северо-востоке, своя, неповторимая красота отличает каждую вершину, каждый город. Недаром их так любят художники. Многоярусный Маоцзян не спутаешь со слепым гигантом Цзефэном, а двенадцать знамённых башен Люйшаня — с чёрными бастионами Ю. Но и поговорка родилась недаром: «Различия яньских городов заканчиваются за городскими воротами. Проживи месяц в любом из них — и не поймёшь, где ты». Но про Дуншань такого не скажешь. Он другой. И в мои детские годы, и впоследствии у него всегда была одна особенность. Гости господина Чхве. Именно гости были жизненной силой города. Сейчас я бы сравнил его с ульем, который пасечник ставит, ожидая привлечь бродячий рой. Ремесленные кварталы, площади, управы и канцелярии, да и мы все были его стенами и рамами. А пчёлами — гости. Вот старательные медоносы трудятся в школах и скрипториях, вот отчаянные трутни, вооружённые мечами и пиками, стоят в карауле у спящих гуйшэней, вот сидит над трактатом крылатая пчелиная матка — странствующий администратор Ли. И в сторонке отдыхает, покуривая трубку, довольный пасечник, господин Чхве.

Люди, прибывавшие с приказами из столицы, называли его Цуй Гуанцзу. Но те, кто приезжал на службу, произносили фамилию и имя по-корейски: Чхве Гванджо. Чтобы лишний раз показать понимание картины. Понимающие люди всегда в цене. Понимающие и понятные.

Но, наверное, за сравнениями я упустил подробности, которые нелишне будет указать во избежание непонимания. Гости господина Чхве не были гостями в привычном, обиходном значении слова. Обычный гость приходит на краткий срок: кто на полчаса, кто на полдня, кто даже на полмесяца. К господину Чхве приходили насовсем. Обычный хозяин, оставляя гостя на ночь, размещает его в своём доме, отводя по собственным возможностям кто комнату, кто этаж, кто флигель. Правитель Дуншаня для своих гостей устроил целую слободу — впрочем, на некотором отдалении от городских кварталов. Они прибывали из других яньских городов, но чаще из соседних и даже дальних областей — то поодиночке, то целыми компаниями. На каждого заводили собственное личное дело. Всего в гостевом архиве было несколько сотен, а то и с тысячу отдельных папок. При первой беседе хозяин или администратор Ли (сам из гостей и обладатель весьма солидного досье) ненавязчиво, но обстоятельно вызнавал у новоприбывшего сведения о происхождении, заслугах, умениях и привычках, а тайно сидевший за перегородкой скорописец заносил всё в протокол.

Большинство составляли так называемые «удальцы», люди небольших талантов, но храбрые и умеющие обращаться с оружием. Из них формировалась негласная личная армия господина Чхве. По закону ему, разумеется, не разрешалось набирать войско, но кто осудит ватагу молодцев, которые по собственному почину проводят дни в боевой подготовке и охране общественных мест! Более смышлёных определяли в письмоводители и особые порученцы, а самых ценных — в чрезвычайные советники. От последних ждали научных изысканий, технических нововведений и помощи в работе над любимым детищем правителя — «Большим сводом всеобщих знаний». Были и те, кто не проявлял способностей ни к чему. Их не гнали и даже оставляли на содержании, но при весьма скромном пайке. Говаривали, что таких людей хозяин любит больше всего: если умелый мог приписать пропитание своим умениям, то неумелый неизбежно чувствовал себя должником господина Чхве и пошёл бы за него в огонь и в воду. Впрочем, за справедливость этих слухов я не поручусь.

Мальчишками мы этого ранжира не различали. Каждый новый человек на Дуншане, будь то книжник или воин, мудрец или бездельник, вызывал у нас неподдельный интерес. Мы старались разговориться с каждым и выудить что-нибудь о жизни в других городах. Затаив дыхание, мы слушали на площадях рассказы удальцов о войне против южных мятежников и тайных вылазках Ци против Чжао. Один из гостей правителя, родом с другого края горной страны, преподавал у нас музыку, и, как ни скучно было слушать его лекции о двенадцатиступенчатом звукоряде, я не пропустил ни занятия и жадно вбирал из уроков короткие рассказы об опасных приключениях, через которые он прошёл по пути в Янь. Но настоящий праздник устраивал мне отец, время от времени приглашая домой кого-нибудь из странствующих учёных и разрешая мне присутствовать при беседе. Я многого не понимал, но отец запрещал мне переспрашивать и вообще подавать голос, поэтому я во что бы то ни стало настроился запоминать — надеясь (и, как оказалось, правильно надеясь) понять сказанное потом.