Тодор Кондов - Передает «Боевой»

— Ваше величество, Япония в данный момент интересует нас гораздо больше, чем прежде. Я думаю, что Хирохито… несколько умерит аппетиты Гитлера. А мы все-таки, к сожалению, славянская страна… и, если хотим, чтобы Германия относилась к нам внимательнее, нужно любой ценой завоевать доверие именно Хирохито…

Борис улыбнулся. Такая неожиданность: фирма «Шырково» выпустила коньяк, который лучше «Метаксы» и «Наполеона». Черт знает что! О чем, в сущности, говорит профессор? Ах да, о Янко Панайотове. Разумеется, это умная голова. Ну пусть Филов назначает его. Пусть проводит свою политику…

— Да, профессор. Выпейте глоточек. Я всегда говорил, что Болгария могла бы завоевать всемирное признание, если бы мы нашли деловых людей…

Богдан Филов не любил подобное настроение царя, хотя именно в такие дни от него можно было добиться всего, что пожелаешь. Янко Пеев ждал в приемной.

— Профессор! Я не боюсь ни бога, ни черта… пока на фронтах поддерживается равновесие…

Его величество, кажется, просто дразнил председателя совета министров. К тому времени через Риббентропа, или, точнее, через начальника личной разведки своей августейшей супруги, он знал, что́ скрывается за новыми намерениями фюрера и дуче. Какой-то посланник в Токио… некий Янко Панайотов… ну хорошо, господин премьер-министр, какое это имеет значение на фоне завтрашнего дня с новыми ракетами Вернера фон Брауна?

— Панайотов, если говорить по справедливости, внушает уважение своей убийственной объективностью, ваше величество. Вы могли бы сами убедиться в его качествах…

— Я понял, что он здесь. Пусть войдет…

Царь досадовал, но всегда в подобных случаях умел настроить свое внимание так, чтобы не пропустить ничего важного из того, что можно почерпнуть у таких господ. Когда адъютант ввел дипломата, царь встретил его с улыбкой:

— Господин Пеев, я уже слышал превосходную аттестацию профессора Филова о вас…

Дипломат поклонился:

— Ваше величество, благодарю за добрые слова.

— Садитесь, господин Пеев.

Богдан Филов остался доволен: внешний вид его соученика оказался превосходным. Люди подобного типа сразу располагают к себе и одновременно внушают уважение. Вообще-то царь знал дипломата. Три года назад он вел с ним длительный деловой разговор и даже отпустил адъютанта, чтобы не иметь свидетелей того признания, которое он надеялся вырвать у дипломата.

— Господин Пеев, у меня к вам один-единственный вопрос… Но он охватывает все: верите ли вы безоговорочно в победу Германии?

Богдан Филов не ожидал этого. Разве могла вера в победу фюрера явиться своеобразной проверкой лояльности служащего. Дипломат спокойно посмотрел на властителя, улыбнулся и пожал плечами:

— Когда я разговаривал с фон Папеном, ваше величество, я уже знал даже дату окончательной победы. Когда британский посол в Анкаре разъяснял мне меры, принятые на Даунинг-стрит, я подумал, нужно ли демонстрировать веру в окончательную победу.

Царь налил коньяк и передал дипломату бокал.

— Господин Пеев, а когда вы говорили с советским послом в Анкаре, что думали тогда и потом?

Богдан Филов молчал. Политическая игра всех дипломатий вращалась вокруг ледяного спокойствия Кремля. Самое скверное другое — никто в мире не имел должного представления о том, насколько сильна или насколько слаба Москва, даже в эти месяцы громких побед над Красной Армией.

Лицо царя стало непроницаемым:

— Я хотел узнать ваше отношение ко всему этому.

Дипломат снова пожал плечами и улыбнулся.

— Ваше величество, если мое личное мнение может помочь моему царю и отечеству, то оно уже высказано вами.

Борис рассмеялся:

— Выходит, что вы не хотите думать!

— Напротив, ваше величество, но я не имею права думать не так, как думаете вы!

Богдан Филов поставил бокал на столик и заметил:

— Панайотов демонстрирует свое абсолютное доверие к вашей высочайшей политике…

— Филов, он демонстрирует нечто иное, с чем я его и поздравляю: здоровое чутье к определенным вопросам в этом мире. Благодарю вас. Желаю вам успеха в Японии. Запомните: гейши продают свою любовь, а мы — всего лишь бедные ухажеры…

— Постараюсь заставить их платить ухажерам, ваше величество…

Когда Панайотов вышел в сопровождении адъютанта, царь смотрел на своего премьер-министра с явной издевкой:

— Профессор, Никола Гешев махнул рукой, когда я сообщил ему утром о вашем японском ухажере. «Это человек, — сказал он, — без политической ориентации, но он неподкупен. Так что можно посылать его даже в Москву»… Благословляю ваш выбор, господин премьер-министр!

— Сашо! Царь уже сейчас знает, что эпопея фюрера в России закончится тем же, чем закончилась эпопея кайзера! Но он не желает лишиться представительских льгот. Слуга получил свою долю, он наймется и к новому хозяину…

Панайотов сидел на скамейке, широко раздвинув ноги, без шапки, расстегнув пиджак и расслабив узел галстука. Возможно, здесь, в сумерках, в Борисовском саду, этот человек решил отдохнуть от всех условностей. А Сашо как раз и есть тот человек, при котором можно не беспокоиться за свою репутацию…

— Сашо! Мне нужна карта мира, чтобы, показывая тебе столицу за столицей, рассказать о последних событиях там! Я сказал Борису кое-что. Он понял меня с полуслова, но не пожелал меня выслушать… Москва будет всем сегодня и завтра! Советы, и ничто другое. Слушай: американцы наживаются на войне, а Москва — надежда миллионов от Гибралтара до Владивостока. Мне известны не формулировки, а факты…

Пеев прервал его:

— А я знаю, что́ представляет собой это коммунистическое государство. Даже сейчас, когда немцы у его столицы, оно стало еще сильнее.

Дипломат вздохнул:

— Я… нет… Сашо… какая-то черная завеса мешает мне ориентироваться… Вообще-то есть там что-нибудь принципиально новое? Прасолов как-то рассказывал мне о колхозах, Пролеткульте, о Луначарском, Жданове и Кирове…

Доктору не хотелось снова агитировать своего двоюродного брата. К тому же дипломат, если он честен, человек иного склада, обычные приемы здесь не подходят.

— Янко, послушай, мне показалось, что в России начинает возрождаться старый идеал человечества, воплощенный в античной красоте человека-творца и человека-воина. Достаточно одного факта: там знатен тот, кто добросовестно трудится.

Дипломат проговорил:

— Без родовых привилегий, надеюсь.

— Абсолютно. Ценность человека возрастает в зависимости от его общественно-полезной работы.

— Но как люди, которые в силу объективного стечения обстоятельств остаются только в тесном производственно-трудовом кругу, растут и вообще какие у них перспективы?

— Все это действительно для всех слоев общества — без всяких исключений, даже инвалиды делают что-то полезное. Да, я видел это в Москве…