Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Утром Пеев уехал в командировку в Пловдив, Хасково и Свиленград.

Центр требовал сведений о намерениях Германии относительно Турции, а военные лучше всех остальных знали их. Центр хотел от «Боевого» данных о болгарской армии, о том, выступит ли она на стороне гитлеровцев против Советского Союза. Охваченный беспокойством, доктор Пеев отправился в путь. Следующим поездом поехал «Журин» — инспектировать военные суды в Бургасе и Варне. Центр хотел знать состояние береговых частей болгарского флота, а также поставленные перед ним задачи.

Никифоров прибыл в Шумен — глухой гарнизонный городок, в котором больше подпоручиков, чем детей, и больше солдат, чем гражданского населения. В Военном клубе его ждал ужин. Господа офицеры, жаждущие новостей из столицы, старались быть гостеприимными хозяевами. Один подполковник из интендантского батальона заказал смядовскую луканку [4] Луканка — сорт сырокопченой колбасы. — Прим. ред. и осмарское вино. Он беспрерывно спрашивал:

— Увеличится ли число частей или их останется столько же, сколько было до сих пор?

Командир 7-го Преславского пехотного полка, обеспокоенный данными своего офицера разведки, хотел узнать у представителя верховной судебной власти, что́ ему делать.

— Я бы посоветовал вам, — Никифоров улыбнулся, — не поднимать панику. Больше патриотических бесед, больше проповедей умных священников, меньше арестов. Ведь если мы усилим брожение…

Командир пятого артиллерийского дивизионного полка разоткровенничался:

— Я, если можно так выразиться, ощущаю брожение. Стараюсь не впадать в панику. Как вы думаете, господин генерал, не всыпать ли заподозренным и не разогнать ли их по разным хозяйственным службам?

— Возможно, вы правы. Одна-две пощечины, чтобы показать, что вы не глухи и не слепы. Это укрепит ваши позиции командира. Если же начнете проливать кровь, ничего хорошего не ждите.

Шуменский военный прокурор капитан Байчев спросил:

— Может быть, имеет смысл припугнуть одним-двумя смертными приговорами? Господин генерал, страх порождает послушание!

— Да, это необходимо, но делать такие вещи надо очень умело. Иногда одно оправдание «за недоказанностью преступления» действует сильнее десяти смертных приговоров.

Военный прокурор после разговора с генералом поделился своими впечатлениями с друзьями.

— Генерал — образец человеколюбия и христианской доброты. Как можно быть добрым с большевиками? Дали бы мне волю, я только в этом гарнизоне вздернул бы на виселицу человек двести.

Никифорова возили по городу, по частям. Вместе с командиром дивизии, глотая пыль и трясясь по изрытому колдобинами шоссе, он приехал в Варну.

Командующий флотом был расстроен — он только что получил донос о том, что моряки девятнадцатого набора «подозрительно ищут связей с большевиками в городе».

— Я, господин генерал, верю, что немцы прикончат Россию. Но кто знает, война есть война. Независимо от этого мы, как патриоты…

Он стал излагать свои взгляды на политику, которую он назвал «чисто болгарским социальным патриотизмом без коммунистов». Говорил о «семье под эгидой его величества» и считал, что, если царь выслушает его, «Болгария будет спасена от внутренних врагов».

Генерал-майор Никола Стойчев, командующий 4-й армией, ждал своего давнишнего приятеля Никифорова. Взгляды их по всем вопросам были противоположными, но чувство любви к России сближало их.

— Ну скажи, будет ли побежден Сталин?

Со Стойчевым можно было говорить без опасений.

— Абсурд, старик! Абсурд!

— Но ведь у них не осталось армии! Под Гомелем войска в мешке.

— А Сибирь? Кто знает, сколько ресурсов у красных? Учти внезапность нападения немцев, их опыт, оружие со всей Европы, хорошо подготовленные дивизии Гитлера. И как видишь — ничего существенного. Нечто вроде Наполеона и Кутузова. А Гитлер со своими дивизиями…

— Их стало триста, Никифор!

— А у русских сколько?

— До сих пор разгромлено более ста двадцати.

— Видишь ли, старик… Если еще сто будут разбиты, вероятно, у русских останется достаточно сил для разгрома немцев.

— Я строю вместе с немцами такой укрепленный пояс вдоль берега, что… Но не сказал бы, что мы в состоянии воевать против России.

И они отправились осматривать укрепления от мыса Галата до устья Камчии. От Каварны до Балчика, вдоль Батовой реки до монастыря Аладжа, а потом каждый бункер, каждый форт. Никифоров криво улыбался: детские восторги командующего флотом в сотый раз показывали неосведомленность этого человека и его слепую веру в Гитлера.

— Господин генерал, мы здесь не будем сражаться. Мы будем бить большевиков в Москве.

— А если и здесь придется драться?

— Железные груди наших воинов.

— Господин капитан первого ранга, не завидую той армии, которая идет в бой с голой грудью!

Никифоров уже изучил оборонительную систему немцев, и ему казалось, что взломать такую укрепленную линию — это уже вопрос времени.

Вот радиограмма от 20 сентября 1941 года, краткая, как и все военные сообщения, переданная в Центр.

«По сведениям «Журина», охрану черноморского побережья несут исключительно германские войска — моряки, артиллерия, авиация».

В этой радиограмме были перечислены номера частей, наименования укреплений и их виды. Никифоров остался доволен.

Двадцать дней спустя «Журину» пришлось снова отправиться проверить данные об укреплениях на Черноморье. Повод оказался особый: областной военный суд занимался делом варненских интеллигентов, обвиненных в разведывательной деятельности в пользу СССР.

Он встретился с обвиняемыми. Это входило в его права.

Никто не знал, что встречи с жертвами полиции — это его боевая обязанность, подсказанная собственной его совестью, и что этим он преследовал простую цель: хотел встретиться наедине с каждым из тех, кто нашел в себе смелость создать свою невидимую оборонительную линию по Черноморью. Ее нельзя разгромить, хотя один «форт» из этой человеческой оборонительной линии уже вышел из строя. Но сколько их оставалось еще?

— Вы не раскаиваетесь? — спросил «Журин» самого молодого из арестованных.

— Господин генерал, я не знаю, что вы ответите, когда после победы мы поменяемся местами. Будете ли вы тогда раскаиваться.

«Журину» хотелось обнять юношу, и потребовалось большое усилие, чтобы не показать своих истинных чувств.

Генерал Никифоров шел вдоль берега моря. Его тяготила военная форма. Юноше на пороге смерти хватило сил защищать истину, свое человеческое достоинство. А генерал? Предатель. Генерал-палач. Что же предпринять, чтобы спасти эти буйные головы? Скорее в Софию. «Боевой» должен вовремя передать данные. А о молодых бойцах революции нужно подумать хладнокровно, с чувством ответственности отцов за собственных сыновей.