Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Гешев нашел царя в Боровецком дворце.

Государь встретил его как своего избавителя и согласился говорить с ним тотчас же:

— Значит, ты считаешь, что я должен лавировать перед Гитлером? А если он ультимативно потребует от меня армий?

— Дайте ему три-четыре дивизии, ваше величество. Пусть проверит их боеготовность. И обещайте ему остальные, если военные круги рейха одобрят их. А в этих дивизиях, которые мы ему дадим, как бы их ни прочесывал полковник Костов, будет достаточно красных. Они буквально кишат подпольными группами. Я убежден, что они не станут сражаться против Советской Армии. Назовите это актом согласия.

— Я немец. Принц Сакс-Кобург-Готтский. Князь Тырновский и граф Рилский. А этот ефрейтор управляет моей родиной!

— Ваше величество, я подготовил проект замены некоторых министров и некоторых командующих армиями, как вы приказали. Мотивировки убедительны. Надеюсь, он вам понравится…

Борис сидя уснул. Дала знать о себе мастика.

А на следующий день рано утром, окруженный двумя генералами, двумя советниками, врачом и адъютантом, Борис не нашел времени заняться серьезным предложением Гешева и указом о Кочо Стоянове. Гешев не хотел, чтобы кто-нибудь узнал об этом прежде, чем указ будет скреплен высочайшей подписью. В десять часов царь улетел специальным самолетом, присланным фюрером. Самолет сопровождался четырьмя болгарскими и тремя немецкими истребителями. Царя болгар устроили в одном из лучших отелей Берхтесгадена. Пусть ждет. Кого? Австрийского крестьянина, лгавшего в двадцать седьмом году, что он мюнхенец, баварец, утверждавшего, что Ева Браун из рода древних аристократов Пфальц Браунов, хотя эта дама вряд ли видела аристократа ближе, чем на расстоянии ста шагов и то во время какой-нибудь церковной процессии. Пусть ждет. Болгарский царь! Принц Сакс-Кобург-Готтский, князь Тырновский и граф Рилский!

Фюрер приехал мрачный. Молчаливый. Со всей своей свитой. Борис даже не поинтересовался, кто эти господа маршалы, вошедшие в вестибюль, а стоило ему только повернуть голову, и он непременно встретился бы с чьим-нибудь взглядом. Он знал всех их. Возможно, только фельдмаршал фон Кейтель заслуживал какого-то внимания. Он был бароном при кайзере Вильгельме и незадолго до его свержения получил герцогство, но, кажется, никто не хотел признавать это звание. Даже самый обыкновенный дворянчик, какой-нибудь «фон», последний барон, захудалый граф по крови по своим правам выше этого австрийца с безобразными усиками.

Подполковник-адъютант, щелкнув каблуками и не подняв руку вверх в уродливом фашистском приветствии, сообщил:

— Его превосходительство фюрер просит к себе его величество царя болгар!

Борис даже не взглянул на адъютанта. Если бы он заметил, что это подполковник из СС или гестапо, если бы обратил внимание на черный мундир с черепом и скрещенными костями на рукаве, изумился бы. И в этом случае попросил бы позвать кого-нибудь из своей свиты. Да, попросил бы. Свита. Эти господа стояли внизу, в приемной, и разговаривали с маршалами, дипломатами. Ему показалось, что и Риббентроп там. Он узнал его баритон.

Царь вошел к фюреру.

Фюрер стоял в глубине огромного кабинета, скрестив руки на груди. Уж нет ли у него странности ощущать себя все время голым? Может быть, именно поэтому он старается прикрыть хоть что-то своими нервными руками маньяка? Иначе эти руки без конца жестикулировали бы.

Фюрер молчал. Если бы он имел хоть какое-то представление о воспитании, он должен был бы преодолеть гнев и обиду. Когда Борис подошел к нему, он подал ему руку и продолжал молчать. Хоть бы сказал: «Добро пожаловать, царь». Это не в привычках Гитлера. А жаль! Славянам, кажется, удалось убедить даже Бориса, такого фанатика-германофила и немца до мозга костей, в преимуществах своих обычаев. Борис считал, что только пруссаки такие, мягко выражаясь, грубые. В баварцах есть что-то южное, сравнительно теплое. А в австрийцах тем паче. А этот кто такой?

— Мои дивизии защищают Европу от большевизма! — выкрикнул вдруг фюрер, и ошеломленный царь даже отступил на шаг назад. — Мои дивизии хоронят сотни тысяч убитых в русской степи ради Европы, защищая ее от еврейско-плутократическо-большевистского заговора! Мои союзники умирают вместе с нами на фронтах!

— Мои пять дивизий заняли место пяти ваших дивизий на югославских просторах, ваше превосходительство! — решительным тоном проговорил Борис. Ему очень захотелось выпить хотя бы глоток мастики. Она успокоила бы его, вернула бы ему равновесие.

— У меня есть данные — они получены от моих представителей в вашем царстве — о потерях в этих дивизиях! У вас не наберется и пятидесяти убитых на полк за весь год! Вы посылаете своих солдат только мешать карательным экспедициям моих войск! Вы прикрываетесь громкими фразами! — Фюрер строевым шагом прошел вперед и остановился в десяти шагах от царя. Глаза его как-то неестественно сверкали и в гневе казались дикими. Он вытащил из кармана лист бумаги, встряхнул его и стал изучать.

— Я требую от вас ваши двенадцать дивизий или же буду считать, что вы предатель!

Борис испытывал досаду оттого, что ему приходится выслушивать этого болтуна. Лулчев предупреждал его, что силы фюрера на исходе. Теперь он кусается только тогда, когда ему удается схватить жертву своими затупившимися когтями.

— Господин рейхсканцлер! У меня есть сведения, что вы проигрываете войну, — повторил царь слова Гешева, не представляя к чему это может привести, — но я немец, я люблю свою первую родину больше, чем вторую родину — Болгарию. Давайте договоримся.

— Я не веду переговоров, — заорал фюрер, — я не веду переговоров, а приказываю! Вы генерал-лейтенант рейхсвера, вы лейтенант гвардии кайзера Вильгельма! Выполняйте волю своего верховного военного начальника!

Итак, удар, нанесенный Италией, вывел этого господина из равновесия. Удар, полученный под Курском, поверг его в панику. Увещевания папского нунция, предлагавшего сепаратный мир с Великобританией при условии, что Германия пожертвует Гитлером, сделали его просто жутким.

Гитлер всматривался в глаза Бориса: неужели Делиус, которого он с трудом вспомнил (он видел его один-единственный раз в кабинете адмирала Канариса), так ловко дезинформировал болгарского царя! Неужели болгарская полиция не почуяла самого важного, проделанного фон Брукманом за последние десять дней в Софии? Тем лучше. Борис уже вне игры. И все же ему стало жаль принца Сакс-Кобург-Готтского, в котором течет и кровь Бурбонов, ведь он по материнской линии принц Гогенштауфен.

— Царь, десять дивизий!

— Господин рейхсканцлер! Я люблю Германию не меньше вас. Для нее я сделаю все, когда встанет вопрос о ее спасении. Прошу вас только об одном: не забывайте, что я глава государства. И желаю, чтобы мы разговаривали как равные. Мы руководители держав!