Павел Автомонов - Ледовый десант

Сюда, на южный от Киева плацдарм, который в сводках уже назывался Букринским, Сильченко вышел с первой тысячей бойцов своей дивизии и гвардейской мотомеханизированной бригады, форсировавшей Днепр, пока что без танков и тягачей.

Обстановка на плацдарме была напряженной. Воинам приходилось нелегко. Они оказались как бы во вражеском тылу — с трех сторон плацдарм подковой окружали фашистские войска, а с четвертой — широкая река.

Сколько надо было иметь бойцам мужества, сил — и физических, и духовных, — чтобы продвинуться вперед или хотя бы удержаться на уже отвоеванном рубеже!

Такого боевого порыва, бесстрашия и неутомимости у рядовых и командиров полковник Сильченко еще не видел на войне. Для бойцов Воронежского фронта Днепр был еще и важной вехой, отметкой. За ним до самой границы больше не встретится такой мощной водной преграды. От Днепра до Берлина почти столько же километров, сколько от Сталинграда до Киева. Днепр был и своеобразным экватором в этой войне по расстоянию, которое должны пройти армии обеих сражающихся сторон, и, возможно, экватором и по времени.

Ночью и утром за села Зарубенцы, Григорьевку и Луковцы, за господствующие высоты продолжались бои.

Захваченный плацдарм требовал единого командования, новых подкреплений, прикрытия с воздуха штурмовой и бомбардировочной авиацией, срочной переправы танков и тяжелых орудий. Надо было немедленно высадить хотя бы две воздушно-десантные бригады, чтобы перекрыть вражеские коммуникации, ведущие к букринскому изгибу Днепра, до конца использовать фактор внезапности…

Обо всем этом размышлял полковник Сильченко, наблюдая в бинокль за танками немцев, которые уже в четвертый раз шли в контратаку.

«И все же танков не так уж и много, — Федор Федосеевич опустил бинокль. — Генерал Гот считает, что столкнет нас в воду силами, что дислоцируются в этом изгибе Днепра?.. Или ждет не дождется подкреплений?»

Сильченко взял телефонную трубку.

— Алло!

— Кабель оборван где-то на Днепре. Связисты ищут обрыв, — доложил телефонист.

— А рация?

— Убит радист…

«Жаль, — вздохнул Федор Федосеевич. — Если бы работала рация, можно было бы передать на тот берег даже открытым текстом: «Плацдарм взят. Не теряйте, в штабе фронта ни минуты. Всеми способами перебросьте сюда людей. Десантируйте бригаду или две парашютистов. Пора уже показать десантникам, на что они способны в этой войне! Мы должны во что бы то ни стало пройти хотя бы полтора десятка километров от берега в глубь вражеской территории…»

В блиндаже под тремя накатами Сильченко не засиживался — ходил по траншеям, посещал позиции артиллеристов и минометчиков. Важно, чтобы красноармейцы видели его. И не имеет значения, из какой он дивизии и армии. Главное для бойцов — на плацдарме находится полковник, а раз так, значит, есть уже здесь и значительные силы.

В одной из траншей Федор Федосеевич вдруг остановился, увидев чернявую женщину, младшего лейтенанта медицинской службы, склонившуюся над раненым. Невысокая, с легкой сединой на висках, она была очень похожа на его жену Лиду, погибшую во время эвакуации из Киева в Харьков.

Санинструктор подняла голову.

«И щеки, как у Лиды, слегка румяные, — отметил Сильченко, — должно быть, от волнения, от напряжения. А глаза не такие…»

Он встретился с взглядом глубоких темно-карих глаз женщины. От них к носу тянулись едва заметные ниточки морщинок.

«Так может смотреть лишь человек, который много пережил», — подумал Федор Федосеевич.

Санинструктор, поправив бинт на голове раненого, встала.

Увидев Сильченко, солдат обратился к нему:

— Разрешите… К своим…

Сильченко хотел было возразить, но боец понял его и без слов. Добавил:

— Тут почти все с дырками. Так что не обращайте внимания…

— Хорошо, сынок, иди к своим, — кивнул Федор Федосеевич.

— Солдат прав, — вздохнула санинструктор. — Я видела пулеметчика без одной руки… Многих раненых надо немедленно эвакуировать на ту сторону. Если останутся здесь — не выживут.

— А есть возможность переправить раненых на Левобережье? — спросил Сильченко.

— Какая там переправа! Беспрерывный обстрел, бомбежки.

— Вы давно здесь?

— Как раз взошло солнце, когда наш паром причалил к круче. Занималась перевязкой… — санинструктор умолкла, губы ее задрожали.

— Что, погиб ваш знакомый?

— Да… На берегу я увидела солдата, которого знала с сорокового года. Он служил на заставе моего мужа капитана Тулина. Это пограничник Ваня Оленев. От своих людей в партизанском штабе знала, что Оленев остался в немецком тылу инвалидом, без одной руки. И вдруг встречаю его утром тяжело раненным еще и в живот. Его лихорадило, и он все звал свою Надю. Это имя я тоже слышала от бойцов и моей дочки Леси еще на заставе. Мне до сих пор слышится его голос: «Надя! Надя!..» Не доживет Оленев до вечера.

Женщина заплакала.

— Успокойтесь! — Федор Федосеевич осторожно прикоснулся рукой к плечу санинструктора. — Может, ваш Оленев еще выдержит. Он же герой, если без одной руки сражался на плацдарме… Вы из какого полка, дивизии?

— Наш комдив — полковник Сильченко…

— Федор Федосеевич.

— Федор Федосеевич, — с безразличием произнесла женщина.

— А вы, значит, Тулина?

— Да, Маргарита Григорьевна Тулина, жена погибшего в первый день войны начальника Пятой заставы на реке Прут.

— Вы, наверное, знаете и полковника, ныне генерала Шаблия Семена Кондратьевича?

— Знаю. Он был начальником штаба отряда пограничных войск округа. Знакома и с его женой.

— А я с Шаблием дружу еще с юности. И в войну встречался… Вот так, Маргарита Григорьевна. Ваш командир дивизии — это я, — Сильченко улыбнулся.

— Знакома и с его женой, — повторила растерянно Тулина. В глазах ее застыло удивление. — Все-таки мир тесен…

— Это потому, что вот уже год, как мы находимся на одном и том же южном крыле немецко-советского фронта: Харьков, Сталинград, Курская дуга, теперь Днепр, Киев, Украина…

Попрощавшись с Тулиной, Сильченко пошел дальше по траншее. Остановился на артиллерийской позиции капитана Петра Зарубы.

— Как настроение?

— Держимся! — ответил Заруба.

— А что скажет солдат? — обратился Сильченко к бойцу с перебинтованным плечом.

— Нормально, товарищ полковник. Вот только на плацдарме сквозняков много. Снаряды проносятся со свистом, создают ветер. Бомбы свистят, воют. Еще и свинцовые ливни из крупнокалиберных пулеметов нас поливают, — ответил красноармеец, глядя прищуренными глазами на комдива.

— Дыши носом и не простудишься! — пошутил и Сильченко.

— Так и делаем: дышим через нос, хоть и рты раскрываем при каждом выстреле из гаубицы, как сомы на берегу.