Павел Автомонов - Ледовый десант

— Вижу, что настроение у вас соответствует обстановке. Как фамилия?

— Стоколос Андрей.

— Андрей Стоколос? — переспросил Сильченко. — Сын генерала Шаблия?

— Так точно, Федор Федосеевич! Узнал вас сразу. А вы меня не узнали.

— Я же видел тебя пять лет тому назад. А что это за отметины? — кивнул Сильченко на исцарапанную шею Андрея.

— Это он с немцами целовался, — весело сказал кто-то из артиллеристов.

— Надо же такому случиться, — потупил голубые глаза Андрей. — Ночью брали блиндаж. Один кабан, на Геринга похожий, навалился на меня, вцепился пятерней в горло. Еще бы мгновение, и раздавил бы, как лягушонка. Хорошо, что старшина Колотуха рукояткой кинжала стукнул его по голове.

Сильченко бросил взгляд на сапоги Стоколоса, перевязанные парашютной стропой, усмехнулся.

— Сапоги привязал, чтобы на тот берег не убежали?

— Так точно! На всякий случай. Привычка. Когда обувка привязана к ногам, спокойнее. И в грязи не останется, и в воздухе не слетит с ног. И когда приходится драпать, кирзачи на ногах.

Сильченко почувствовал в этих словах не шутку, а иронию. Андрей вдруг помрачнел, его широкие черные брови сошлись на переносице.

Федор Федосеевич заметил это.

— Тебя что-то беспокоит? — спросил он настороженно.

— В доте лежит мой раненый друг Ваня Оленев…

— У тебя, кажется, специальность радиста? — Сильченко вспомнил давний разговор с генералом Шаблием, который рассказывал ему о своем названом сыне Андрее.

— Так точно! Он высококлассный радист, — вмешался в разговор командир артиллеристов Петр Заруба.

— Мой радист убит, поэтому я временно возьму к себе Стоколоса. Заодно и друга своего, пограничника, проведает. Я уже здесь слышал о нем, — Сильченко помолчал, о чем-то раздумывая. — Ну что, капитан, страшны «пантеры» и «тигры»?

— Пока на нас бросались в основном хищники среднего типа — «пантеры». «Тигров» фашисты меньше посылают. И пехота, и мы выдерживаем эти дуэли, — ответил Заруба.

— А почему бы немцам не кинуть на плацдарм сотню танков? — вдруг спросил Сильченко.

Капитан Заруба пожал плечами.

— Наверно, нет у них здесь столько танков. Не ждали нас под Зарубенцами, Григорьевкой, Малым Букрином…

— Следовательно, — прервал Зарубу Сильченко, — наше командование должно немедленно сбросить за букринским изгибом реки одну, а то и две воздушно-десантные бригады?

— В этом есть резон, товарищ полковник! А еще мало танков у немцев потому, что им негде здесь развернуться в боевые порядки. Идут к Днепру, как гуси, табуном.

— Да, рельеф тут почти горный, — согласился Сильченко.

— В далекую геологическую эпоху эта местность разламывалась, трескалась. И теперь ранней весной воды делают свое дело: углубляют и расширяют овраги, разломы. Потому-то немецкие танки идут кучно, будто клином. Однако это не тот гудериановский «клин». Танки здесь могут двигаться только по дорогам и рядом с ними. Сравнительно узкий сектор обстрела нам на руку. Хватило бы только у нас снарядов…

— Танки!..

— «Тигры»!.. — раздались вдруг тревожные голоса.

Сильченко вздохнул.

— Ну вот вам и «тигры», по которым вы так соскучились…

Андрей Стоколос вошел в дот, в котором находились тяжелораненые.

Вдоль стен на полу, застеленном соломой, ржаной сторновкой, принесенными из села Зарубенцы, лежали солдаты с забинтованными головами, руками, ногами. Стон, крики. За стенами дота — жара. Душно и здесь. За ранеными ухаживали сгорбленные бойцы, которым было уже за пятьдесят.

Иван Оленев лежал возле амбразуры, освобожденной от крупнокалиберного пулемета. В амбразуру врывался ветер с Днепра, но Иван все равно задыхался. Лицо его было обескровленным, нос заострился. Глаза тоскливые, без огоньков, которые всегда вспыхивали во время встречи с друзьями.

«Может, сейчас его глаза просто кажутся погасшими, потому что в доте полумрак?» — подумал Андрей, садясь на солому рядом с Оленевым.

— Ваня? Ты узнаешь меня? Узнаешь?.. Тебе тяжело говорить?.. Ну тогда молчи. На мое перебинтованное плечо смотришь… Рана легкая. Наши удерживают плацдарм. А старшина Колотуха командует ротой. Ты меня слышишь, Ваня?.. Ты еще будешь жить! Скоро переправят тебя на левый берег. Там есть прекрасные хирурги. И как же тяжко тебе сейчас, друже… Да, ты меня узнал. О! Улыбочка появилась в уголках твоих губ. Глазами показываешь на свою грудь. В кармане что-то оттопыривается…

Андрей расстегнул карман гимнастерки Оленева, достал из него орден Ленина, завернутый в чистый клочок материи. Орден сверкнул в лучах солнца, пробивавшихся сквозь амбразуру дота.

— Ты сберег во время оккупации орден! Молодец, Ваня…

Стоколосу показалось, что Иван прошептал:

«Это моя первая и последняя награда на войне. Ты, Андрей, не забыл первый бой на границе? Мы забросали гранатами четыре лодки с немецкими десантниками. Отбили атаку гитлеровцев. Мы тогда победили!..»

Нет, Иван не произнес этих слов. Он молчал. Говорили лишь глаза — о том, что он понимает его, своего друга Андрея.

— Ты геройски воевал, Ваня! Помнишь нашу любимую: «Стоим на страже всегда, всегда, а если скажет страна труда…»? — Стоколос заметил, как вдруг передернулось лицо Оленева. — Ты не веришь, что мы дойдем до родной Пятой заставы?.. Дойдем! И ты вместе с нами… Хочешь знать, как чувствует себя твой товарищ Терентий Живица? Он взводом командует. А меня к тебе послал сам комдив Сильченко. Иди, говорит, проведай своего друга Ивана Оленева и передай ему низкий поклон… Может, ты за Надю Калину переживаешь? Так знай, мы найдем ее. Освободим. Клянусь!

Оленев слегка кивнул головой, и по телу Стоколоса пробежала дрожь: Иван понял, о чем он сейчас сказал. Надя!.. Любимица всей Пятой заставы. Сколько пограничников вздыхали по ней! Но она избрала его, Ивана Оленева…

— Возьми мою руку… Побудь… возле меня, пока я… умру… — тихим, еле слышным голосом произнес Иван.

Андрей вздрогнул. «Кто бы мог подумать, что у Ивана такая сила духа! Просит посидеть рядом, пока умрет… Что живит его мозг? Воспоминания? О чем он думает сейчас? О родном Енисее и далеком детстве? О прирученном лосе, которого запрягал в отцовы сани? О своей жене Наде Калине с Десны? А может, вспомнил, как сражались мы с гитлеровцами в первые дни войны на границе?..»

Андрей взял уже холодную руку Ивана, сдерживая волнение, прошептал:

— Не умирай… Тебе нельзя умирать… Ты должен дойти вместе с нами до нашей заставы… Прошу тебя, Ваня, не умирай…

— Хорошо, что ты… пришел… Я начал войну… с тобой на реке… Прут… С тобой и закончу ее… на Днепре… Умоляю… Найди мою… Надюшу…

— Найду! — кивнул Стоколос. — Обязательно найду.

«Эта любовь даст тебе, Ваня, силы продержаться еще час-два. А потом… С таким ранением человек обречен. Никто и ничего его не спасет». Андрей погладил руку Ивана.