Аида Гюмреци - Алые маки на серых скалах

— Ну, Ван Ваныч, теперь ты и полком командовать можешь! С хорошей завистью я тебе это говорю, — признался Ане Филипп Новиков.

— Полком не полком, а вот законное командование пулеметным расчетом у меня никто ни при каких обстоятельствах не отнимет.

В отряде появилось пополнение: светловолосая, синеглазая, небольшого росточка девушка — Аня Литвейко.

С пятнадцати лет Аня начала работать на Московском электроламповом заводе и сразу же окунулась в революционное движение.

Сейчас ей было двадцать лет, и она уже два года состояла в партии большевиков.

В отряде Аня с первых же дней повела себя так непринужденно, словно не была новичком, а знала всех давным-давно.

— Послушай, Литвейко, почему ты числишься русской, а носишь украинскую фамилию? По мужу, что ли? — сразу взял ее на прицел балагур Разин: он прекрасно знал, что девушка не попала бы в отряд, если б была семейная.

— А тебя этот вопрос очень занимает? — усмехнулась Литвейко.

— Ну, положим, с этим ладно, пусть анкета сама разбирается… А вот как нам теперь с именем быть? Две Ани в отряде. Чуете? Две! Где ни одной нет, а у нас две. Да вы гляньте, как они похожи! Близнецы, и только!.. Как же нам отличать вас? — разводил руками Разин.

Все смеялись, звонче всех Литвейко. Ведь Аня Новикова была крупная, броской внешности девушка, а Литвейко маленькая, какое уж тут сходство? Так с легкой руки Романа прозвали Литвейко Аней-маленькой.

В Москве Ася совершенно неожиданно встретилась с семьей Степана Шаумяна.

Его старший сын, Сурен, был помощником Юрия Грожана, который учил камовцев изготовлять бомбы и практиковаться в их применении.

Лучше всех с бомбами справлялась Аня Новикова. Неплохо получалось и у Литвейко. Только Асе не всегда везло. И вот на одном из занятий, когда она дважды промахнулась, к ней подошел Сурен Шаумян.

— Сурен-джан, родной! — Ася бросилась к нему и едва удержалась, чтобы не расцеловать его.

— Папян? Ася? Какими судьбами? — в свою очередь, удивился и обрадовался Сурен.

Взволнованные земляки-бакинцы забыли обо всем на свете и вышли из зала, где проходили занятия. Им было о чем рассказать друг другу!

Сурен с присущей ему скромностью, затушевывая себя, поведал, как Анастас Микоян, Лева, он и другие товарищи сидели в тюрьме. Больше всего говорил о Леве, о его больной ноге, о матери и маленьком Сережике.

— Будь я тогда на свободе, стоял бы рядом с отцом. Пусть бы первая пуля меня сразила! Хотел бы быть в вашем отряде, но, знаешь, мать в ужасном состоянии! Прошел год после гибели отца, но для нее, для всех нас это будто сегодня, сейчас происходит… Чем дальше, тем, оказывается, горе глубже становится. Зайди к ней. Заодно повидаешься и с Левой. На Сережика посмотришь, каким славным он растет. Четырех лет еще нет, а отца на фотографиях узнает…

Как ни была Ася загружена учебой и тренировками, все же несколько раз побывала в доме Шаумянов. Там очень ей обрадовались, хотя семья была в трауре и никто и ничто не могло утешить их в горе.

— Мать убивается… Боимся, не вынесет, Сережа тогда останется круглым сиротой, — сказал Лева, сам похудевший и измученный болезнью ноги. Он ходил на костылях, но держался, как всегда, мужественно. — Мы-то все взрослые! А он еще малыш…

Как-то из разговора с Камо Ася узнала, что Владимир Ильич очень тепло относится к семье Степана Шаумяна. И что заявление Сурена об отправке его в составе Особого отряда в тыл Деникина отклонил сам Ленин: он не захотел подвергать риску жизнь сына погибшего бакинского комиссара, считая, что тот как старший должен позаботиться о матери, братьях и сестре.

Камовцы получили задание. Теперь их ждал родной для Аси Баку…

В день отъезда Сурен с утра прибежал в общежитие и усиленно помогал Камо укладываться.

— Завидую вам, ребята, что вы Каспий увидите, — грустно говорил он бойцам, с которыми успел подружиться на занятиях.

С грустью расставались с бойцами и две Лизы: Драбкина и Барская.

— Мы будем по Москве тосковать, а вы по Кавказу, вот, товарищи, и квиты! А потом поменяемся местами, идет? — Разин, как всегда, попробовал и здесь все обратить в шутку.

Когда поезд медленно отошел от перрона, Сурен и девчата некоторое время еще бежали рядом с вагоном, где у окна стояли камовцы, а потом прощально махали рукой, пока платформа не скрылась из виду.

Безотчетная грусть сжала сердце Аси. Она оглянулась на товарищей, и ей показалось, что и те охвачены тем же чувством…

Отряд вез для закавказских организаций николаевские деньги, которые там еще были в ходу, золотые украшения, валюту, а главное, оружие, динамит, патроны. Кроме того, Камо имел полномочия Московского Совета под фамилией Петрова попытаться наладить торговые связи с правительством мусаватистов по обмену промышленных товаров на нефть.

Мерно тарахтели неугомонные колеса, их нескончаемый перестук походил на ритмичные удары кузнечных молотов: трах-та-та, трах-та-та. На подъемах и поворотах лязгали буфера, скрипели оконные рамы — весь этот монотонный перестук ненавязчиво убаюкивал.

Уже вторые сутки отряд был в пути. Далеко остались Москва и Подмосковье, и пейзаж заметно изменился. Хотя вдоль дороги еще тянулись с двух сторон шеренги деревьев, нарядные своей осенней листвой, но леса в основном уже исчезли.

Из окна вагона обозревались теперь обширные, до самого горизонта, поля и луга — где скошенные, где изрезанные оврагами и пересохшими речными долинами. Там и сям, отдельными островками, виднелись кусты шиповника, боярышника и еще какого-то низкорослого растения. Анютиными глазками вдруг сверкали небольшие озера и тут же исчезали.

В суматохе и вечной спешке не так легко было выкроить время для отдыха и спокойного разговора. Здесь же, в вагоне, наконец выпала такая возможность.

Самым интересным собеседником был, конечно, Камо. Он рассказывал о революционной работе в царском подполье, о столкновениях с жандармами. Некоторые случаи из его жизни казались просто неправдоподобными!

Но все знали, что Камо в своих рассказах ничего не преувеличивает, а, наоборот, передает лишь главное, чтобы поучить ребят на примере своего опыта.

— Едем мы с вами, дорогие мои интернационалисты, в края, где кипят националистические страсти. Ох, поиграли же цари и буржуазия на этих струнах! Рабочие борются за свои права, а те науськивают их друг на друга. Что было в начале февраля пятого года в Баку, Елизаветполе и Тифлисе… Такая армяно-татарская резня… Наш Тифлисский комитет РСДРП выпустил тогда прокламацию: «Да здравствует международное братство!» и рассказал в ней о братоубийственной войне, которую разжигают царь и его приспешники, чтобы разделить армян, татар, грузин, русских, евреев и властвовать над ними.