Хаджи-Мурат Мугуев - Господин из Стамбула. Градоначальник

И мы, наталкиваясь на тюки, чемоданы, свернутые ковры, наступая на чьи-то ноги, прошли к каютам. Пароход и здесь был переполнен, но проходы все же были сравнительно свободны.

— Вот ваша каюта! — отмечая карандашом у себя в книжке, показал лейтенант.

В каюте уже было четверо людей: греческий священник, две

насмерть перепуганные пожилые турчанки, усатый француз с саквояжем в руке.

Мы поздоровались, и я кое-как усадил возле потеснившихся турчанок Анну Александровну. Чемоданы, положенные один на другой, заменили мне и кресло и лежанку.

А за окном каюты грохотали лебедки, неслись вопли и крики людей, резко завывали сирены.

— Не знаете ли, месье, когда выйдем в море? — спросил француз.

— Не знаю. Хорошо бы поскорей, — ответил я, и тогда все заговорили хором. И грек и турчанки свободно владели французским.

— Азиатчина… средние века… сплошные убийства и грабежи… И это страна, называющая себя христианской и просвещенной! — негодовал француз.

— Русские никогда не были христианами… Вся их история — сплошные войны и насилия, — вторил ему грек.

Турчанки боялись всего. Их не интересовали ни большевики» ни белые, ни история России, они просто хотели поскорее попасть в Стамбул.

— Ах, какой это город… Вы не бывали, баронесса, в Стамбуле? — спрашивала одна из них. — Не бывали? Ах, вам можно позавидовать! Вам, как иностранке, предоставят все, чтобы вы узнали получше нашу великую столицу…

— Галата! — закатывая глаза, стонала другая. — Пера! А Ильдыз-Киоск! Вы побываете и в Айя-Софии… Какая красота… Увидите Селямлик султана…

— А магазины? Всего вдоволь, ломятся от товаров. А дешевизна? И все вежливые, все предупредительные. Я устала, я просто больна, баронесса, от этих гадких и грубых русских.

«Зачем же вы приехали сюда, милые господа, ненавидящие Россию?» — думал я, но мне, «румынскому барону», следовало только поддакивать и кивать головой.

— А займы? Мы им давали взаймы миллионы франков золотом, вносили культуру, европеизировали их, а они, эти проклятые большевики, отказались платить царские долги. Я потерял на этих облигациях около шестидесяти тысяч франков чистоганом, моих кровных франков, — француз негодующе замахал руками. — Видите ли, они говорят, будто эти деньги давались не России, а царю, чтобы он подавлял революцию… Какая чушь! Не все ли равно, кто их брал и для чего! Брали деньги русские? Русские! Царя нет, Россия и долги остались, — значит, плати их!!

Мне стало скучно слушать этого разбушевавшегося рантье.

— Моя дорогая! Не разрешишь ли мне выйти на палубу?

Может быть, узнаю, когда, наконец, мы уйдем из этого ада, — обратился я к Анне Александровне.

Это было первое «ты», которое я сказал ей, и хотя оно было фиктивное, но порадовало меня.

— Пожалуйста. Только, прошу тебя, не задерживайся, я буду беспокоиться, — Ответила «баронесса».

Я пошел наверх. На палубе все было заполнено людьми.

«Куда? Где еще можно разместить их?» — с ужасом думал я, глядя, как сотни людей осаждали воинские цепи, преграждавшие им путь.

Вой, крики, стенания, проклятья, плач слились в сплошной гул.

— Не знаете ли, господин офицер, когда отойдет наше судно? — вежливо спросил я какого-то матроса.

Он красными, воспаленными глазами на ходу глянул на меня:

— Возможно, скоро, — и, не останавливаясь, прошел дальше.

Я снова взглянул вниз. На наш пароход уже не сажали, трап был убран, английские солдаты поднялись на борт. По-видимому, «Олег» действительно должен был отойти.

Заработали машины, судно оторвалось от пристани и медленно, почти незаметно стало отходить. Блеснула полоска воды между ним и берегом, затем она увеличилась, стала шире, и под вопли, проклятья, ругань метавшихся на пристани людей «Вещий Олег», пробираясь между другими судами, медленно вышел на рейд. Я спустился в каюту.

В каюте сидели еще двое новых пассажиров — полковник с дочкой, девочкой лет двенадцати. Оба были в тревоге. На берегу осталась мать, в суматохе оторвавшаяся от них.

Девочка плакала, а отец неуверенно утешал ее:

— У мамы пропуск, она сядет на другой пароход, ее не бросят, — но по тоскливому взгляду, по срывающемуся голосу отца, чувствовалось, что он и сам не верит в это.

Анна Александровна усадила девочку возле себя, я присел на свой чемодан, а тем временем «Вещий Олег», отойдя ближе к «чистой воде», стал на якорь. За стеклами иллюминаторов стало темнеть. Мы кое-как расположились на ночь.

Около десяти часов ночи, под сплошной рев гудков и сирен, наш пароход вышел в море. Стало покачивать. Берег то поднимался, блестя огнями пристаней, то уходил в глубокую тьму.

Как-то само собой случилось, что развязались баулы, свертки и все одновременно принялись за еду. Только полковник и его дочь сидели, отвернувшись от ужинавших пассажиров. По-видимому, вся их еда была у жены полковника, оставшейся на берегу.

Если бы не Анна Александровна, как видно, своевременно позаботившаяся о провизии, я тоже голодал бы в пути. Анна Александровна достала салфеточку, расстелила, положила на нее сыр, нарезанные куски мяса, холодную курицу, белый и черный хлеб, несколько яблок, янтарные грозди винограда.

«Когда она успела запастись всем?» — с удивлением подумал я.

— Друзья по несчастью, прошу вас разделить с нами скромный ужин, — предложила она полковнику.

Тот смутился и неуверенно отказался:

— Благодарю… Мы недавно обедали… Разве вот она… Сонечка, — показывая на дочь, сказал он.

— Спасибо, я сыта, — поспешно ответила девочка.

— Нет, нет, так не годится. Я случайно захватила всего так много, что нам с избытком хватит до Константинополя, — сказала Анна Александровна и, обняв девочку, притянула ее к себе.

Через минуту мы вчетвером ели вкусные яства моей «жены», а расчувствовавшийся француз рискнул даже предложить мне и полковнику по доброму глотку вина.

Все, решительно все начинало нравиться мне в Анне Александровне. И простота ее обращения с людьми, и сердечная, почти материнская забота о девочке, и разумная предусмотрительность во всем. После ужина, кое-как разместившись в каюте, мы заснули.

Проснувшись среди ночи, я с радостным волнением увидел, что Анна Александровна спит возле меня, положив голову на мое плечо.

***

Море спокойно… И чем дальше уходит караван судов на юг, тем теплее воздух, тише морская гладь, ярче солнце, а ведь уже конец осени. С палубы я смотрел на растянувшуюся по морю армаду спасавшихся в Турцию пароходов. Сколько их, и какие они все разные! Крейсеры, грузовые, торговые суда, серые миноносцы, тяжело ушедшие в воду, выше отметок ватерлинии корабли… пассажирские яхты, парусники, еле передвигающиеся старинные самотопы — броненосцы девятисотых годов, транспорты, пузатые «купцы»… По всему горизонту растянулись дымы труб. И повсюду люди, десятки тысяч людей, бегущих из своей страны в чужие края, в неизвестность, в нищету…