Хаджи-Мурат Мугуев - Господин из Стамбула. Градоначальник

— Что вы, зачем это, совсем не надо было, — искренне, с чувством брезгливой жалости замахала руками артистка.

— Не мог. На последние копейки, но не мог иначе. Возьмите, не обижайте старика, — сказал Греков.

— Благодарю вас, — кладя цветы на столик, сказала Раевская, — но, простите, забыла ваше имя и отчество, почему же так это случилось? Ведь для меня не секрет, я, как вы, вероятно, это знали сами, была в курсе многих торговых дел и прочих полезных операций, совершенных Икаевым и вами. Ведь у вас должны были быть большие деньги…

— Дурак, дурак я всегда был, благодетельница, и за это теперь плачусь своей судьбой. Казбулат Мисостович — вот это орел был, гений, Наполеон, — поднимая над головой палец, сказал Греков. — Сколько раз говорил он мне: «Бегите скорее, бегите, пока не поздно». А я… — бывший градоначальник горестно покачал головой, — не послушался, думал — Краснов и Деникин спасут Россию. Вместо того чтобы денежки в валюте держать да за границу перевести, я, старый дурак, четыре дома себе в Ростове да хутор под Новочеркасском купил. А как большевики нажали, наши все кинули да побежали кто куда, так я, верите ли слову, в одном мундире, даже без чемодана, от Буденного еле ушел. И вот теперь перед вами… не человек, а нищий Иов. Кабы не добрые люди, погиб бы с голоду. Спасибо, есть еще такие, что помогают старику, чем могут.

Наступило неловкое молчание. Отвернувшись и глядя в сторону, Раевская не очень любезно спросила:

— Вы не обидитесь на меня, если я предложу вам… — она хотела сказать «десять», но, глянув на заплатку, отвалившуюся от башмака бывшего ростовского градоначальника, сказала: — двадцать, долларов?

— Ма-атушка моя, благодетельница… унижусь, но возьму. Ведь я, — сдерживая рвавшиеся из горла сухие рыдания, воскликнул Греков, — третьи сутки горячего не ел… курить и то не на что. — И, схватив руку Раевской, стал целовать трясущимися губами ее холеные пальцы.

— Не надо… не надо, — вырывая руку, с брезгливой гримасой сказала Раевская и, достав из сумочки два кредитных билета, сунула их Грекову.

— Святая… ангел, а не человек! — восторженно глядя на нее, бормотал старик, крепко зажимая в кулаке деньги. — А не знаете ли вы, дорогая Марина Владимировна, где в настоящее время находится наш общий друг, войсковой старшина Икаев? — берясь за шапку, спросил он.

— Знаю. В Париже. У нас там общее дело. Большой ковровый магазин, — спокойно ответила Раевская.

Греков долго молчал, потом вздохнул и тоном почтительной зависти сказал:

— Да-с! Умный человек, хотя и из инородцев. Будете в Париже, привет, пожалуйста, передайте.

Он низко поклонился и, облобызав руку Раевской, вышел.

Артистка тщательно обтерла одеколоном ладонь и пальцы, которые целовал Греков, и сейчас же забыла о нем. Но бывший градоначальник еще помнил о ней. Выйдя на улицу, он спрятал полученные деньги в карман и сердито пробормотал:

— Двадцать долларов. Сквалыга… шлюха паршивая. Весь Дон ограбила со своим жуликом — и на тебе… двадцать долларов.

Он злобно плюнул, не спеша прошел Королевскую площадь и вошел в дом, над входом которого красовалась написанная по-русски большая вывеска: «Меблированные комнаты и ресторация «Тихий Дон» Митрофана Петровича Грекова».

Старо-турецкий.

— Говорите вы по-английски?

— Говорю, и даже отлично, как настоящий дипломат (англ.).

Прожигатель жизни (франц.).

Игли — золотые двадцатидолларовые монеты с изображением орла.

Фешенебль — изысканный щеголь, франт (франц.).

Господи помилуй! (греческ.).

— Прошу пропустить нас на пароход, господин полковник. Вот наши пропуска. Я барон Думитреску, это моя супруга, баронесса. Вот наши документы (франц.).

— Прошу вас.

Пошли, пошли!

Арабаджи — извозчик (турецк.).

Французская табачная монополия в Турции.

По смыслу: бог — свидетель (арабск.).

Моя дорогая (франц.).

Между нами, дорогая (франц.).

Боже мой! (франц.).

Мóлодцы! (осет.)

Тревога! (осет.).