Хаджи-Мурат Мугуев - Господин из Стамбула. Градоначальник

— Очень просто. Взял и продал. И сметь тут нечего, — скучающим тоном ответил Икаев.

Греков обозлился. По его лицу прошла злая гримаса, щеки покрылись пятнами.

— Э-э, не шутите, не шутите так, Казбулат Мисостович! — визгливо выкрикнул он. — Вы, по-видимому, думаете, что это все шутки, пустячки. Ошибаетесь. Предписание донского атамана есть, — он поднял над головою палец, — закон! Высшая для меня инстанция, и я не постесняюсь поступить с ослушниками так, как повелит закон.

Икаев не без удивления смотрел на него.

— Еще не поздно. Есть еще время, плюньте вы на этих коней, передайте их в градоначальство, и закончим неприятный вопрос, — снова упрашивающим голосом сказал Греков. — Черта ли вам в них? Чего упрямиться!

— Да я и не упрямлюсь. Кони эти тогда же партиями и поштучно были проданы…

— Ко-му? — прервал Греков.

— А черт его знает, кому! Кто больше давал, тому. Что я, опись им вел, что ли?

— Позвольте, но ведь при такой продаже кони эти могли попасть черт знает куда! Может быть, даже и к большевикам!

— Может быть… Все может быть… — спокойно подтвердил Икаев.

Градоначальника даже передернуло. Если б Икаев смутился, стал волноваться и попросил помочь замять дело, Греков охотно сделал бы это, но скучающий тон Икаева, его равнодушие, короткие реплики обозлили полковника. «Каков наглец, — хапнул сотни тысяч, провел меня и еще разыгрывает из себя какого-то сноба…» И, не в силах сдержаться, он крикнул:

— Вы… вы… черт знает что говорите! Что вы, не понимаете, что это пахнет изменой?

— Почему изменой? — поднимая на него глаза, спросил Икаев.

— А как же! Не делайте непонятливого лица. Если проданные копи попали к большевикам, то что это, измена или нет, спрашиваю вас?

— Не в большей степени, чем те одиннадцать вагонов казенной пшеницы, которые мы с вами продали подозрительному армянину, комиссионеру Акопяну, неизвестно куда спровадившему зерно. Или, если вам этого мало, то вспомните о четырнадцати пулеметах, исчезнувших вместе с полутораста тысячами патронов к ним…

— Это… это неправда! Они лично мною были переданы для Добровольческой армии генерала Деникина и отправлены на Кубань, — бледнея, сказал Греков.

— Бросьте, Митрофан Петрович, вы отлично, не хуже меня, знаете о том, что они попали не на Кубань, а в район…

— Хорошо, хорошо, хватит об этом, и что вы так кричите? — зажимая Икаеву рот, пролепетал Греков.

— Не волнуйтесь, полковник, стоит ли волноваться по таким пустякам, когда у нас с вами найдутся воспоминания и почище этих. Например, «таинственная смерть греческого подданного Касфикиса». Покажите мне, кстати, его портсигар, — не вы ли у меня его выпросили? Исчезновение харьковских спекулянтов Когана и Каца вместе с их деньгами и товаром; десяток различных хорошо оплаченных шулерами клубных индульгенций; платные, очень выгодные для нас разрешения на открытие разных домов свиданий и прочих подобных увеселительных вертепов и притонов.

Дицо Грекова посерело. Глаза потухли и стали мутными.

— Выпейте-ка воды… да сядьте на стул, а то боюсь, свалитесь на пол, — скаля зубы, посоветовал Икаев. — Да, чтобы не забыть, напомню вам о вагоне кожи и двух вагонах солдатского обмундирования, которое немцы передали вам для армии. Где они, эти вагоны, уважаемый Митрофан Петрович?

— З-замолчите… замолчите, вы не отдаете себе отчета, вы черт знает что говорите! — заикаясь, пролепетал градоначальник и опустился на затрещавший под ним стул.

— Многого я, конечно, сейчас не упомню, но смерть двух немецких балбесов и ограбление квартиры Крессенштейна тоже значится в нашем общем послужном списке.

— Это… не я, это вы… это вы их убили…

— Правильно, не отрекаюсь, я их зарезал, но… вместе с вами!

Греков похолодел. Он съежился и, втягивая голову в плечи, растерянно сказал:

— Неправда! Чем можете доказать это?

Икаев рассмеялся. Подойдя вплотную к обессилевшему градоначальнику, он вдруг насупился, глаза его сверкнули жестким, холодным огнем.

— Ты, фигляр, клоун, ты что, думал, что я не знал и не видел, как ты предавал меня немцам, как старался отвести от себя подозрения этого болвана Мантейфеля? Все знал, все понимал, все видел и ко всему был готов. Первый, кто получил бы в башку пулю, был бы ты…

Греков зажмурился, пытаясь отодвинуться со стулом назад.

— Сиди смирно, ты дерьмо, а не градоначальник, — Икаев неожиданно сильно и звонко щелкнул Грекова по носу.

— Жулик!.. Разбойник! — плача и задыхаясь от боли, стыда и оскорбления, выговорил Греков, закрываясь от него рукой.

— Жулик — это ты, а я действительно разбойник, — подтвердил Икаев. — Ну, довольно, хватит. Окончим нашу приятную беседу, Митрофан Петрович, вернемся к делу, — миролюбиво продолжал он.

— Уйди, уйди к черту, грабитель! — бессильно прошептал Греков, даже не утирая обильно текшие по сморщенному лицу слезы обиды и негодования.

— Выдержки, характера вам не хватает, дорогой градоначальник, — не обращая внимания на обмякшего Грекова, продолжал Икаев. — Итак, приступим к делу. Так как после нашей дружеской беседы вряд ли нам обоим захочется продолжать дальнейшую высокополезную совместную службу, то я решил просить дать мне двухмесячный отпуск для приведения в порядок своего здоровья, подорванного трудами и неусыпными заботами на благо родины и начальства…

— Смыться вздумал, от большевиков бежите… мошенник, — не переставая плакать, со злорадством сказал Греков.

— Все мы мошенники, и я, и вы, и донской атаман, только я — откровенный, а вы — ханжи и трусы, играющие в благородство. А насчет большевиков — верно, угадали, дорогой Митрофан Петрович, не хочу я с ними встречаться, да и вам не советую. На одной веточке болтаться будем.

— Не дам отпуска. Награбил, наворовал, обобрал жителей, а теперь отпуск…

— Именно теперь и надо, дальше поздно будет. И вам советую: утекайте и вы, пока красные еще далеко. Они все припомнят, ничего не забудут.

— Все равно не дам отпуска, — прохрипел Греков.

— Дашь! Какой смысл не давать? Если меня под суд, то за мной пойдут еще некоторые большие, ох какие большие люди…

— Нет доказательств… Брехня… никто не поверит.

— Все поверят, весь Ростов чирикает, все знают, только случая ждут. Так вы уж лучше, Митрофан Петрович, не создавайте им этого случая, не облегчайте дела. Да и вам лучше: уеду я, валите тогда гамузом все на меня. Я ведь не из обидчивых, как-нибудь вынесу, переживу. А если по-другому избавиться захотите — ничего не выйдет. Во-первых, в пять адресов пойдут письма со всеми фактами и доказательствами нашей совместной деятельности «церкви и отечеству на пользу», как говорили в школах гимназисты, а во-вторых, вы даже и не заметите, как какой-нибудь «неизвестный» из моих головорезов; всадит в вас несколько пуль из нагана. Вы знаете меня, да и я знаю вас, поэтому давайте лучше кончим по-хорошему.