Хаджи-Мурат Мугуев - Господин из Стамбула. Градоначальник

Градоначальник обнял своего друга и без слов смачно, крест-накрест трижды облобызал его.

— Благодарю. Успокоили старика. Вы — гений, Бетховен своего дела, дорогой Казбулат Мисостович. Кстати скажите: эти вот проходимцы, ну вот те, что расстреляны, вправду большевики или так… просто?

Икаев поднял глаза к потолку, задумался и потом ответил:

— Один — это точно. Остальные — нет, но это не важно. Они все рабочие железной дороги, известные начальству как смутьяны и великие подлецы.

Наутро после этого разговора градоначальник, объезжая Ростов, встретил возле собора ехавшего в открытой машине Фрейтенберга. Когда автомобиль поравнялся с фаэтоном, Греков, высунувшись наполовину из экипажа и широко улыбаясь, приветствовал майора. Фрейтенберг очень сухо мотнул головой градоначальнику и отвернулся, продолжая разговаривать с немецким офицером, ехавшим с ним. Греков был ошеломлен. Еще день назад этот самый Фрейтенберг и на круге, и в доме атамана, и у себя в миссии был достаточно вежлив с ним — и вдруг… такой оскорбительный кивок головой. Грекова даже передернуло. «Погубил, погубил меня этот проклятый абрек, головорез, азиатская морда Икаев», — забывая свое восхищение перед «Наполеоном», в тоске подумал он.

— И надо же было мне ввязаться в эту дурацкую историю с лакеем… Старый дурак, осел, — стуча пальцами по лбу, забормотал он.

Прохожие не без удовольствия глядели на градоначальника, тыкавшего себя в голову пальцем.

— Чего изволите, ваше высокоблагородие? — не разобрав бормотания Грекова, повернулся к нему кучер.

Этот вопрос отрезвил полковника. Он дико огляделся, покачал головой, тяжело вздохнул, привстал и, крестясь на собор, прямо с фаэтона отвесил куполам и сиявшим на них крестам три низких, истовых поклона. Кучер, привыкший к чудачествам своего господина, натягивая вожжи, задержал коней, боясь, как бы градоначальник в порыве молитвенного экстаза не выпал на мостовую. Покончив с поклонами, Греков тяжело опустился на сиденье и, уже успокоенный, натянул на голову фуражку.

Подъезжая к градоначальству, Греков увидел немецкую машину, остановившуюся у подъезда. Из нее, сверкая, касками, вышли два незнакомых ему немецких офицера. Немцы прошли в глубь дома. «Завалил, завалил меня, проклятый душегуб, — холодея от страха, подумал Греков. — Отрекусь, свалю все на него. Что называется, и понятия не имел. Черт с ним, с башибузуком, у него небось ни жены, ни семьи. И как он может доказать разговор наш? Свидетелей нет, а о нем, разбойнике, весь город говорит», — вдруг надумал он. Ему стало легко, и, готовый ко всему, градоначальник вошел к себе.

Оба немецких офицера очень любезно поздоровались с ним. Греков молча пожал им руки, выжидательно глядя на них.

— Мы явились к вам, господин-полькофник, просить вас помогайт нам в один дело, потому што это дело ошень есть близкий к вам… — заговорил один из офицеров.

По спине Грекова забегали, мурашки. Перебивая немца, он вдруг неистово закричал:

— Нет! Нет! Я ничего не знаю про это дело! Это икаевская работа!

Оба офицера удивленно посмотрели на взволнованного градоначальника, и первый из них, поднимая бровь, спросил:

— Разве театр есть дело Икаев?

— Ка-кой театр? — в свою очередь изумился Греков, глупо уставясь на собеседника.

— Опера. Который есть в Ростоф.

— А при чем здесь опера? — совершенно ничего не понимая, пролепетал Греков.

— Ошень просто, господин полькофник. Майор фон Фрейтенберг и господин майор фон Бенкенгаузен прислал нас просить вас, господин бюргермейстер, чтобы ваш театр поставиль для германских офицер и сольдат германски опера.

— Как… немецкую оперу? Наш театр? Это можно, поставим, поставим, — обрадованно заговорил Греков.

— Только очень скоро. Солдат скучайт, германски опера его делайт весели. Зо!

— Будет, будет. Сам распоряжусь, так и передайте господам майорам, — провожая гостей до самого выхода, обрадовано сказал Греков. — Ух, черти, вот напугали, а я думал… — и, не договаривая, он бухнулся в кресло, долго и сокрушенно покачивая головой. — Эй, кто там, а ну, живо, ведите ко мне этого самого, ну, этого, как его… ну, прохвоста главного из оперы, которого недавно сюда водили, — приказал он вбежавшему на крик адъютанту.

— Кузнецова? Антрепренера? — подсказал адъютант.

— Его, его, душегуба, да чтоб срочно, в чем есть, без промедления. И войскового старшину Икаева попросите тоже.

***

Антрепренер Кузнецов был вытащен из номера казаками и и предстал перед Грековым в той же голубой пижаме и тех же черных, в полоску, брюках. На этот раз Кузнецов был до того перепуган неожиданным вторжением казаков, что без сил рухнул к ногам градоначальника, шарахнувшегося от неожиданности в сторону.

— Ва… ва… ва… — хватая колени Грекова, заикаясь, замычал Кузнецов, в ужасе оглядываясь на молча сидевшего Икаева.

— Да что ты меня за ноги хватаешь, дурья башка! Что я тебе, архиерей или балерина? Вставай сейчас же, а то прикажу плетей всыпать, — обозлился Греков, загнанный в угол ползавшим у его ног антрепренером.

Кузнецов, покачиваясь, встал.

— Вот что, фендрик, немецкие оперы какие-нибудь знаешь?

Антрепренер по-прежнему тупо глядел на градоначальника и тихо подвывал.

— Да замолчи ты, окаянный, что ты людей пугаешь! Ну! — цыкнул, замахиваясь на него Греков.

Кузнецов смолк и перестал качаться.

— Немецкие оперы, говорю, знаешь?

Антрепренер моргнул глазами, обалдело сказал:

— Так точно!

— Чего «так точно»! — передразнил градоначальник. — Ты назови, какие знаешь.

— «Золото Рейна», — выговорил Кузнецов.

Градоначальник подумал и, махнув отрицательно рукой, сказал:

— Не надо. Обойдутся без золота. Давай другую.

— «Персифаль».

— Не слышал. Такой не знаю. А еще что есть?

— «Лоэнгрин», — упавшим, жалобным голосом продолжал Кузнецов.

— А-а! Это с лебедем? Видел в Питере в девяносто седьмом году, с Собиновым видел. Это — да! Одобряю! Но только… — градоначальник придвинулся ближе и грозно спросил: — немецкая ли?

— Вагнера. Чисто немецкая, — сказал Кузнецов.

— Ну, тогда валяй! Да ты не бойся, чего ты, как баба, побледнел да закачался? Ничего тебе худого не будет. Это для солдат германских оперу ихнюю пустить надо. Понятно тебе? — похлопав по плечу антрепренера, пояснил Греков.

— Понятно, — ответил Кузнецов.

— Ну, так ты иди домой, да чтобы к завтрему поставить этого самого «Лоэнгрина».

— К-как… к завтрему?! — сказал Кузнецов. Голос его осекся.

— А так, по-военному. Раз-два — и готово.

— Ник-как невозможно, — еле сказал антрепренер.

— Я тебе покажу, куриная морда, «невозможно»! Сгною, арестанта, в яме! — топая ногой, крикнул Греков.