Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

Но час шел за часом, и в сердце Адамса угасала надежда и начинала воцаряться неумолимая уверенность, что они сбились с пути. Местность почему-то казалась ему не совсем схожей с той, что ему приходилось видеть до сих пор; он мог бы поручиться, что теперь они идут не той дорогой, по которой гнались за стадом. Нет. Надежда его была основана на песке! Как может человек, почти утративший память, вести других безошибочно? Тут уже не слепой ведет слепого, а слепой ведет зрячих.

Берселиус сам себя обманывал. Его вела не память, а надежда.

А Берселиус все продолжал указывать путь, самоуверенно и радостно выкрикивая: «Смотрите! Помните это дерево? Мы прошли как раз на том же расстоянии от него». Или: «Смотрите на эту лужайку! Мы здесь останавливались».

Спустя некоторое время Адамс перестал отвечать. Ликование Берселиуса болью отзывалось в его сердце. Во всем этом был какой-то ужасный сардонический юмор, оскорбительная для души насмешка.

Мертвец, ведущий живого, слепой, ведущий зрячего, безумие, ведущее здравый смысл к гибели.

Тем не менее ничего не оставалось делать, как только идти за ним. Не все ли равно, дорога Берселиуса или другая? Закат скажет, идут ли они на запад. Ему хотелось только, чтобы Берселиус замолчал.

Достаточно тяжело было и без этих торжествующих возгласов.

Был уже почти полдень; дувший до сих пор в лицо ветерок совсем затих; чувствовалось только легчайшее колебание воздуха, и с ним внезапно донесся запах тления, подобного которому Адамс никогда еще не ощущал.

Запах все усиливался.

Они поднялись в это время на небольшой откос, и смрад стал невыносимым. Адамс только что отвернулся сплюнуть, когда возглас шедшего впереди Берселиуса привлек его.

Откос скрывал от них высохшее русло реки, и теперь перед ними, в этом песчаном корыте, громоздясь среди окружающих скал, открылся труп слона.

Стая птиц, копошившихся на его остове, с криком поднялась в воздух и разлетелась.

— Помните? — крикнул Берселиус.

— Помню ли я?.. — сказал Адамс. — Помню ли?..

То был труп большого животного, мимо которого они прошли в погоне за стадом.

Да, теперь больше не оставалось сомнений в том, что Берселиус ведет их по верному следу. Он прошел прямо тем же путем, каким они шли сюда, не сбившись ни на сто шагов в сторону.

Огромное животное лежало так же, как они оставили его, но работа птиц оставила на нем следы: ужасные следы, на которые не хотелось засматриваться.

Они переправились через русло и пошли дальше, Берселиус — в роли проводника, Адамс — рядом с ним.

— Знаете ли что? — сказал Адамс — Я начинал думать, что вы идете по ложному следу.

Берселиус улыбнулся.

Ни разу еще Адамс не видал у него такого выражения. Та усмешка, которая отличала и портила его лицо в течение всей жизни, усмешка, близкая к глумлению, — эта усмешка исчезла: новая улыбка играла не на губах, а в глазах.

— Он был точно в таком же положении, — заметил Адамс. — Но птицы живо покончат с ним. Так или иначе, он сделал одно доброе дело: он показал нам, что мы на верном пути, и вернул вам кусочек памяти.

— Бедняга! — сказал Берселиус.

Странно прозвучало это слово в устах некогда жестокосердного Берселиуса: в них слышалось подобие жалости.

Они сделали привал за два часа до заката. Одним из немногих преимуществ страны является обилие бурелома и высохших кустов, с которых всегда можно собрать достаточно топлива для костра.

С помощью охотничьего ножа и топорика, целиком сделанного из стали и потому не пострадавшего, Адамс нарубил запас сучьев. Варить им было не в чем, да и имевшаяся у них пища в этом не нуждалась.

Палатка была в удовлетворительном виде, так как Феликс прекрасно исправил шест. Они поставили ее и, поужинав, расположились на ночлег, предоставляя носильщикам выбор: караулить или нет, как им заблагорассудится.

Берселиус, так бодро державшийся весь день, вдруг ослабел под конец. Он было словно в ошеломлении: не вымолвил ни слова, ел механически и едва успел лечь, как уже заснул крепким сном.

Но он был счастлив. Счастлив, как человек, внезапно узнавший, что может преодолеть угрожавший ему паралич, или тот, перед кем поднимается завеса слепоты, открывая ему шаг за шагом тот мир, который он почитал уже потерянным.

В то время как этот человек спит в палатке рядом со своим спутником и убывающая луна встает над горизонтом, сливая бледный свет с красным отблеском костра, будет не лишним сказать здесь несколько слов о том прошлом, которого он так страстно ищет.

Берселиус был смешанного происхождения: отец его был швед, мать — француженка.

Арман Берселиус-старший был, что называется, счастливчик. Другими словами, он обладал той изворотливостью ума, которая позволяет ловить случай и предвидеть события.

Умение заглядывать в будущее является ключом к богатству и храму власти. Знать, что поднимется и что упадет в цене, вот в чем заключается искусство успеха в деловой жизни, и это-то искусство и сделало Армана Берселиуса миллионером.

Берселиус-младший рос в денежной атмосфере. Мать его умерла, когда он был совсем ребенком. Братьев и сестер у него не было; отец его, холодный сластолюбец, невзлюбил ребенка; почему-то, без какого-либо фактического основания, он вообразил, что мальчик — сын другого.

Основа скверной натуры — недоверие. Берегитесь того, кто всегда боится быть обманутым! Кто не способен верить, тот сам недостоин доверия.

Берселиус грубо обращался с сыном, и мальчик, с великой потребностью любви в сердце, возненавидел обижавшего его человека ненавистью, имевшей нечто адское в своей силе.

Но все это он хранил в тайне. Сила воли и самообладание, составлявшие отличительные свойства этого человека в зрелом возрасте, были не менее замечательны в ребенке. Когда отец избивал его за малейший проступок, он ничем не выдавал ни боли, ни злобы, когда же старик наносил ему худшее оскорбление, какое можно нанести детской душе, и издевался над ним при взрослых, мальчик не вспыхивал, не поводил бровью. Он бросал это оскорбление зверю, питавшемуся его сердцем, и зверь этот пожирал его и рос и рос без конца.

Родник был отравлен у самого источника.

То сердечное воспитание, которое дается одной любовью, было навеки отрезано от ребенка, и наставницей его, вместо любви, сделалась ненависть.

А между тем этот ум, оскверненный с самого начала, был выдающийся ум: обширный интеллект, великий на зло или великий на добро, но никогда не мелочный и вскормленный неистощимым источником энергии.

Старший Берселиус, словно преследуя окончательную гибель сына, широко снабжал его деньгами. Делал он это из самолюбия.