Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

Молодой человек прошел всю программу разврата и получил от дьявола больше наград, чем какой-либо другой юноша его поколения. Он окончил военную школу Сен-Сир и поступил в кавалерию, но вышел в отставку по смерти отца в чине капитана.

Теперь он оказался совершенно свободным, без профессии, и с сорока миллионами франков, которые мог расточать или копить по своему усмотрению.

Он сразу занял место в деловом мире, орудуя одной рукой в политике, другой — в финансах. Таких людей, как Берселиус, на европейском континенте имеется около дюжины. Политики и финансисты, под видом boule-vardiers. Праздные буржуа по внешности, в действительности это люди себе на уме, незаметно делающие свое политическое и финансовое дело и неведомо участвующие в подготовке событий.

Из них был Берселиус, который разнообразил монотонность светской жизни периодическими экспедициями в пустыню.

Когда король Леопольд основал государство Конго, Берселиус усмотрел здесь богатый источник доходов. Он знал эту страну, так как охотился в ней. Он знал, сколько можно добыть тут слоновой кости, копаловой камеди и пальмового масла, а в каучуковой лозе угадывал нетронутый источник беспредельных богатств. С другой стороны, он сознавал огромную трудность сделать эту территорию доходной; другими словами, он понимал рабочий вопрос. Европейцы не смогут исполнять предстоящую работу; негры не пожелают, разве только за плату, да и то неудовлетворительно.

Содержать большой штат европейской полиции, чтобы принуждать негров работать на европейских условиях, представлялось совершенно немыслимым. Расходы поглотят половину доходов; солдаты будут вымирать, и, что всего хуже, другие державы могут сказать: «Что вы здесь делаете с такой большой армией?» Необходимо исключить слово «рабство» из процедуры, иначе «совесть» Европы может пробудиться… Берселиус это предвидел, и идея туземной милиции привела его в восхищение. Гениальная мысль: объединить всех феликсов бассейна Конго в войско тьмы, а всех слабых и беззащитных — в стадо рабов — пришлась ему вполне по душе.

Когда основался величайший из синдикатов убийства в мире, Берселиус сделался одним из его членов. Его не приглашали на кровавый пир, он сам себя пригласил.

Он очутился в Конго по прихоти охотничьей экспедиции и умел видеть и наблюдать; позднее, при второй поездке, он видел, как назревал план Леопольда. Он бросил ружье и возвратился в Европу.

Влияния его хватило бы на то, чтобы вдребезги разбить назревающую адскую махинацию. Америка еще не была вовлечена обманом в подписание разрешения на убийство, врученного ею Леопольду 22 апреля 1884 года. Германию не успели обойти. Англия и Франция пока держались в стороне; и Берселиус, явившись в психологический момент, живо наладил дело.

В результате состояние его увеличилось на два миллиона фунтов стерлингов в течение ближайших десяти лет.

Через час после восхода солнца они снова пустились в путь. Утро стояло безветренное, жаркое и безмолвное, и яркое солнце бросало впереди идущих тени носильщиков с поклажей на голове, Адамса — с палаткой и шестом, Берселиуса, указывающего им путь.

Последний уже оправился от вчерашней слабости. Силы почти совсем возвратились к нему, и он испытывал то чувство обновления, чувство второго рождения в прежний мир, которое почти вознаграждает выздоравливающего за страдания перенесенной болезни.

Ни разу еще с самого детства Берселиус так остро не радовался голубому небу, и солнцу, и траве под ногами; но ничто во всем этом не будило в нем воспоминаний детства, ибо туман все еще был налицо, скрывая детство и юношество и все, вплоть до горизонта.

Однако туман больше не пугал его. Он нашел средство его разогнать: фотографические пластинки все были в целости под рукой, дожидаясь только, чтобы их привели в порядок, и он инстинктивно чувствовал, что, когда их накопится достаточно, мозг его окрепнет, туман сгинет навеки, и он снова станет самим собой.

Спустя три часа после начала пути им повстречалось поваленное бурей дерево.

Итак, Берселиус все еще вел их правильно, и вскоре они достигнут критического пункта, того, где свернули под прямым углом, чтобы идти за стадом.

Вспомнит ли его Берселиус и свернет ли, или запутается и пойдет прямо?

Минут через двадцать сам Берселиус ответил на этот вопрос.

Он остановился, как вкопанный, и указал широким движением на север.

— Мы пришли оттуда, — сказал он. — Как раз в этом месте мы напали на след слонов и свернули на восток.

— Откуда вы это знаете? — изумился Адамс. — Я не вижу никаких ровно примет и, хоть убейте, не скажу, где мы свернули и откуда пришли, оттуда ли? — указывая на север, — или оттуда? — указывая на юг.

— Откуда я это знаю? — переспросил Берселиус. — Да это место и все, мимо чего мы проходим, так же живо для меня, как если бы я ушел отсюда всего две минуты назад. Все это поражает меня с такой ясностью, что даже ослепляет. Это-то, вероятно, и производит туман. То, что я вижу, до такой степени осязательно, что заслоняет от меня все остальное. Мой мозг точно заново родился — всякое воспоминание, которое возникает в нем, потрясает меня своей силой. Если бы существовали боги, они видели бы так, как я вижу.

С северо-запада подул ветер. Берселиус с ликованием вдыхал его.

Адамс стоял, глядя на него. Это возрождение памяти по кусочкам, это восстановление прошлого, шаг за шагом, миля за милей и горизонт за горизонтом, было, несомненно, наиболее необычайным мозговым процессом, какой ему когда-либо приходилось наблюдать.

Подобные явления случаются в цивилизованной жизни, но там они менее поразительны, ибо прошлое возвращается к человеку от множества близких к нему пунктов — сотни привычных подробностей в доме и по соседству взывают к нему, когда он соприкасается с ними; но здесь, в большой пустынной слоновой стране, единственным знакомым предметом был след, по которому они пришли со смежной полосы равнины. Если бы Берселиуса снять с этого следа и поставить его на несколько миль в сторону, он растерялся бы не хуже Адамса.

Они свернули к северу, по пятам своего проводника.

Поздно, на склоне дня, они остановились у того же самого пруда, около которого Берселиус застрелил носорогов.

Желая убедиться в этом, Адамс прошел к тому месту, где большой самец сразился с самкой и где оба легли под выстрелами охотника.

Кости были налицо, дочиста обглоданные и белые, иллюстрируя вечный голод пустыни, являющийся одним из ужаснейших фактов жизни. Два огромных животных оставлены были почти нетронутыми несколько дней назад; и целые тонны мяса растаяли, как снег на солнце, как туман на заре.

Но Адамс не думал об этом, глядя на колоссальные кости; мысли его были поглощены чудом их возвращения, когда он переводил глаза с костяков на тонкую струйку дыма, встававшую от разведенного носильщиками костра на фоне вечерней лазури.