Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

Когда Катафа смотрела на череп, она вспомнила о Кернее и решила взять череп с собой.

Дик вернулся обратно к лагуне, а девушки все еще не было. Керней как будто успокоился и стал помогать мальчику готовить ужин. Они почти не говорили о случившемся, тень происшедшей ссоры все еще висела между ними, и ужин этот, за которым они молча сидели друг против друга, стал поворотным пунктом в жизни Дика. Это было как бы молчаливое признание его совершеннолетия. Керней в первый раз обращался с ним, как со взрослым мужчиной, с которым у него произошло недоразумение, а не как с мальчиком, которому можно было пригрозить или которого следовало наказать за непослушание.

Ни тот, ни другой из них не вспомнил долгих лет совместной дружной жизни, в течение которых они работали, играли и отдыхали вместе. Всего этого как не бывало. Возраст и лень оказали свое действие на Кернея. Дик почувствовал себя одиноким, а тут явилась Катафа и внесла новый интерес в его жизнь.

Когда Дик и Керней уже оканчивали свой ужин, они увидели девушку, вышедшую из-за деревьев по ту сторону лужайки, держа под мышкой какой-то круглый предмет. Она простояла несколько мгновений, затеняя рукой глаза от яркого заката и смотря на них, затем снова исчезла между деревьями. Дик, вскочив на ноги, побежал через лужайку. Он знал, где ее можно было найти.

После того, как снаряд разбил ее пирогу, Катафа устроила себе среди деревьев навес из веток; здесь она и теперь сидела на корточках, смутно заметная в наступающих сумерках. При звуке раздвигаемых листьев она внезапно зашевелилась, пытаясь что-то спрятать.

— Катафа, — сказал юноша на туземном наречии, — Катафа, ужин ожидает тебя, а Керней уже не сердится.

— Мне все равно, Дик, — ответил ее голос из мрака. — Я поем завтра.

— А что это ты прячешь под собою?

— Плод хлебного дерева, лучшей пищи мне не нужно.

— Ахай, но у тебя нет огня, чтобы испечь его.

— Ничего не значит, я испеку его завтра.

— Ну, так ешь его сырым, — сказал юноша, рассердившись, и ушел.

Когда он ушел, Катафа взяла череп, который только что прятала, и поставила его рядом с собой; затем она легла, устремив взгляд на красноватый отблеск заката, видный через просвет в листве.

В эту ночь луны не было. На море воцарился мертвый штиль. Воздух был тяжел и душен; огромный Тихий океан казался сонным и безжизненным, а звук прибоя на рифе напоминал дыхание сонного человека, уснувшего тяжелым, тревожным сном.

Проснувшись в полночь, Керней вышел из дома подышать свежим морским воздухом. Но у лагуны было так же душно, как и в доме; небо, усеянное мириадами звезд, точно драгоценными камнями, простиралось над лагуной и отражалось в ее неподвижных водах; деревья у самой воды стояли, не шелохнувшись.

Керней спустился к берегу и сел, опустив ноги в воду; круги расходились по воде, колебля отраженное небо. И вдруг, когда он лениво полулежал, опершись на локоть и болтая в воде ногами, зевая и дремля, взгляд его привлекла искра света в лагуне, не похожая на звезду. Она показалась на линии рифа.

Искра вдруг угасла, затем снова ожила, вспыхнула и стала разгораться. Кто-то разжигал костер на рифе. Матрос привстал, посмотрел на шлюпку, спокойно стоявшую на своем причальном канате, затем снова перевел взгляд на отдаленный костер.

— Она не взяла лодки, — сказал он сам себе. — Должно быть, она перебралась вплавь. Что за взбалмошная каначка! Опять она что-то задумала! Может, она подает сигнал? Да, это, вероятно, так и есть. Уж не делает ли она этого, чтобы привлечь сюда своих земляков?

Он побежал посмотреть, не взяла ли Катафа коробки со спичками. Нет, коробка оказалась на месте. Но он знал, что она умеет добывать огонь при помощи трения палочек, чему она научила и Дика.

Керней побежал обратно к шлюпке, сел в нее, отвязал и отправился в путь. В эту ночь в нем поднялось такое озлобление против этой девушки, какого он еще никогда не испытывал, и он совершенно перестал владеть собой.

Он составил план высадиться на риф, по возможности не производя шума, поймать, наконец, девушку и выбить из нее раз навсегда дух противоречия своими крепкими кулаками. На этот раз он решил уж обязательно «проучить» ее.

Проплыв меньше половины пути, Керней втянул свои весла и, обернув их листьями драцены, стал почти бесшумно подвигать лодку к рифу. Теперь он уже мог рассмотреть девушку, стоявшую у костра и подбрасывавшую в него топливо; причудливые отблески пламени играли на ее лице и руках.

Костер был довольно велик и освещал риф и воды лагуны, где плавало и вертелось множество привлеченных огнем крупных хищных рыб. Если бы Керней не был так раздражен, он, конечно, заметил бы их и помнил бы, что в ночное время у яркого огня риф — не безопасное место.

Когда Керней подплыл ближе, девушка внезапно обернулась и, заметив его, быстро побежала от костра. Керней напряг все силы и стал грести точно во время гонки. Нос шлюпки с треском стукнулся о коралл. Керней выпрыгнул на берег и привязал лодку. Но девушка исчезла…

Матросу показалось, что он на мгновение видел ее по ту сторону костра, но свет слепил ему глаза, и, когда он обошел костер, он не мог рассмотреть ничего, кроме озаренного звездами коралла, его выпуклостей, ям и луж, пены волн и спокойного зеркала лагуны.

Он отлично знал, куда девалась Катафа: она погрузилась в одну из луж, усеивавших риф; это было единственное место, куда можно было спрятаться. Он шел все дальше, сжимая в руке весло, и в сердце его теперь уже кипела ярость обманутого в своих ожиданиях охотника. Он заглянул в первую большую лужу — в ней не было ничего, кроме одного крупного морского конька [41] Морской конек — рыба голубовато-пепельного цвета, голова ее похожа на лошадиную голову, туловище покрыто особыми щитками. ,метавшегося во все стороны.

Керней поднялся и пошел дальше, как вдруг услышал позади себя в лагуне громкий всплеск воды. Керней обернулся. Догоравший костер все еще бросал довольно яркий свет, и матрос увидел между собой и костром какую-то огромную бесформенную массу, как бы обтянутую блестящим брезентом.

Привлеченное светом огня чудовище вышло из лагуны, бесшумно, точно кошка, хотя и весило несколько тонн. Оно было всего в каких-нибудь двадцати футах от Кернея, когда внезапно приняло круглую форму и потом вытянулось, точно слизняк; глаза его засверкали, будто передние фонари паровоза, а вокруг них извивались большие змеи-змеи-щупальца

Не более мгновения матрос простоял неподвижно, смотря широко раскрытыми глазами на появившееся перед ним чудовище.