Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

Они высадились на рифе; Керней пошел вперед, показывая дорогу и оглядываясь по сторонам, пока они не дошли до остатков костра.

— Вот, — сказал Керней, останавливаясь и указывая на пепел и обожженный коралл, — вот что ты наделала, да? Что заставило тебя разложить этот костер, а?

Хотя язык Кернея был ей столь же мало понятен, как голландский — китайцу, Катафа отлично поняла, в чем дело. Керней узнал, что она зажигала костер. Как он узнал об этом? Быть может, божество маленьких корабликов рассказало ему об этом?

Девушка, однако, ничего не ответила, и Керней продолжал все громче и гневнее с каждым словом:

— Зачем тебе понадобилось бродить по всему дому, когда мы спали, и брать спички? Я тебя проучу!

Он поднял стебель водоросли и замахнулся на Катафу. Она стояла совсем близко от него, и не попасть в нее было невозможно, и все же стебель ничего не задел. Девушка ловко и почти без движения отклонилась в сторону и затем пустилась бежать.

Возмущенный Керней принялся гоняться за Катафой по гладкой коралловой площадке, но это было равносильно попытке побить ветер, — девушка без всякого усилия перепархивала с одного места на другое, а он уже через несколько минут почувствовал себя совершенно измученным.

Отбросив свой хлыст из водорослей и обтерев лоб руками, он тут только заметил, что Дик наблюдал за ними с другого берега. Керней почувствовал, что разыграл из себя дурака.

— Ну, никогда больше не смей этого делать, — сказал Керней, грозя Катафе пальцем. — Если ты это сделаешь, даю слово, я буду опять гонять тебя хлыстом, пока ты не обежишь весь остров.

Он закивал головою, как бы в подтверждение этой ужасной угрозы, и повернул обратно к шлюпке, как вдруг его внимание привлек парус, далеко к югу, за сверкающей синевой моря.

Мертвый штиль окончился час тому назад, и легкий ветерок взбивал волны на бурунах. Корабль, наверное, простоял в виду острова всю ночь. Видели ли с него костер?

Затенив глаза рукою, Керней стоял и наблюдал за кораблем. Раздавшийся в лагуне плеск заставил его обернуться. Катафа бросилась в воду, не сняв даже свою травяную одежду, и плыла обратно к берегу, очевидно, боясь возвращаться с ним в шлюпке. Керней с минуту наблюдал за тем, как она плыла, затем взгляд его снова устремился на корабль.

Теперь уже было ясно видно все судно и его квадратные паруса. Да, оно подходило к острову! Войдет ли оно в пролив? Китоловное ли это судно, или торговое судно, нагруженное сандаловым деревом, или еще какое?

Нет, корабль направлялся не к проливу, а хотел пройти вблизи острова с северной стороны.

Корабль был уже почти на одной линии с матросом, в четверти мили расстояния от берега. Керней мог рассмотреть кипучую жизнь на его палубе, матроса, взбиравшегося по выбленке…

При виде полосатых рубашек и давно знакомой и уже позабытой толпы, палок и веревок, окрашенной в белый цвет палубы и надутых парусов Керней забыл спокойствие и счастье, которые он открыл на острове, и ему так захотелось снова увидеть людей, что он подскочил высоко в воздухе, вскинул руки вверх и завопил, как безумный.

Керней вдруг увидел блеск длинной медной пушки, полосу дыма, заклубившегося над самым морем, и грохот выстрела потряс риф.

Ни в кого не направленный, выпущенный ради забавы снаряд все же нашел свою мишень, разбив пирогу Катафы на множество кусков. Очевидно, на судне приняли его за канака.

В течение долгих месяцев после этого с Кернеем начали случаться вещи, которые он ничем не мог объяснить. Иногда рвались лесы, которые не должны были рваться, иногда, когда он оставлял кусочек жевательной смолки на висящей у дома полочке, он исчезал; быть может, его взяли птицы, но почему это птицы вдруг стали выказывать такую любовь к смолке? В шлюпке появилась течь, на исправление которой у него ушло два дня; рыбьи гарпуны таинственно затупливались, хотя, когда он их прятал после ловли, они были достаточно острые.

Матросу ни разу не приходило в голову, что виновницей всего этого может быть девушка. Недоразумения между ними давно прекратились, а с Диком она даже подружилась.

Теперь она с Диком объяснялась на языке канаков. Девушка сперва научилась достаточному количеству английских слов, чтобы они могли кое-как понимать друг друга, но потом она стала говорить на языке туземцев Таори и, как это ни странно казалось Кернею, заставила и Дика выучиться ее языку, вместо того, чтобы самой выучиться говорить по-английски.

— Он совсем превратился в проклятого канака, — проворчал однажды Керней, видя, как они отправляются на риф: Дик со своими рыбьими гарпунами через плечо и девушка за ним. — За последние дни Дика ничем не удержишь, а если ему скажешь что-нибудь, что ему не понравится, или если помешаешь ему сделать какую-нибудь глупость, надуется на весь день. Ну, если он не будет поосторожней, я раз навсегда хорошенько проучу и его.

Но Керней так и не привел своей угрозы в исполнение, просто потому, что слишком обленился. Вожжи первенства выпали у него из рук, юность оттолкнула его в сторону, и мальчик, с каждым днем превращавшийся в юношу, уже давал это почувствовать своему старевшему другу.

Однако в один прекрасный день Керней все же пробудился от своей апатии и от добродушной воркотни опять перешел к действию.

Отдыхая в тени деревьев на противоположной стороне лужайки, он увидел, как девушка, думая, что он заснул и никто ее не видит, осторожно приблизилась к дому.

Ни на один день, с самого ее приезда на остров, не потеряла она своего желания бежать отсюда, чтобы снова найти свободу и любимый простор моря; ее дружба с Диком не привязала ее ни к Дику, ни к острову. Кернею она мстила, постоянно устраивая ему неприятности, о причине которых простодушный матрос совсем и не догадывался.

Снаряд с проходившего судна, изломавший ее пирогу на части, и грохот пушки, прокатившийся эхом по лесу, были, по ее твердому убеждению, проявлениями могущества и голоса Нанауа; но тут, очевидно, вмешалось еще какое-то другое божество, нарушившее деяния Нанауа и испортившее ее пирогу из злобы к ней. Без сомнения, — решила Катафа, — этим божеством были маленькие кораблики, стоявшие на полке, которые Дик и Керней по временам снимали и, ставя на землю, с восторгом рассматривали, очевидно, поклоняясь им. Итак, если ей удастся избавиться от них, конечно, не от всех сразу, но постепенно, от одного до другого, она, может быть, найдет дорогу к Таори.

Керней ни разу не заподозрил, что она крала и выбрасывала его смолку, рвала лесы или затупливала гарпуны, и, если бы она отнесла эти кораблики в лес и изломала бы их, он, быть может, оказался бы столь же несообразительным и не заподозрил бы ее.