П. Рымкевич - Мир приключений, 1925 № 02

Гости сидели долго. Они не выразили участия Лысаковскому, только накурили в комнате и ушли, оставив его с несколькими окурками и желанием, которое возрасло, когда он только подходил к возможности покурить сейчас. Он с силой отгонял от себя мысли о хорошей, толстой папиросе, о глубокой затяжке, которая так щекотала горло. Он будто стегал себя по этому месту, чтобы спутать следы и мысли. Папиросу! И он уже будто набивал одну за другой наскоро выстроганной палочкой, и заворачивал щепотки смешанного из многих сортов табаку и глубоко затягивался ароматным дымом. Он будто вкладывал в свой портсигар несколько папирос, — не больше, — потому что все только в этой одной, которую куришь сейчас и немного после, потому что только одна-другая по настоящему нужны.

Но сейчас он не курит и не закурит. Завтра тоже. И послезавтра… — вероятно… Но с каждым следующим днем (он знал) вероятность будет уменьшаться, потому что он — он мечтает!.. Он — у основания спирали, и он стремится к острию ее, когда затянется первой затяжкой!!.. (Черт. № 5).

Он знал, что самое страшное ждет его к концу недели, когда в организме не останется ни одной капельки никотина, которым он был насыщен. Нужна будет неимоверная борьба! Все клеточки, все нервы, на которых уже без остатка сгорит никотин, будут ждуще тянуться к невидимой папиросе и к глотку дыма. Он даже знал, что дело не в этой первой папироске, которую так хочется выкурить, — ведь она неприятно затуманит голову и заставит ненормально быстро биться сердце. Нет, он мечтает о 3-ей, о 5-й папиросе, когда уже вновь вкурится, и о бесконечном количестве, которыми будет хорошо затягиваться и выкуривать через каждые полчаса.

Он отваживал желание представлениями о вреде табаку. Он соединял в своем уме слагаемые из папиросы и вреда от нее и в сумме получал новую величину. Он будто производил в себе химический процесс соединения для получения нового психического тела, для получения в себе нового психического состояния: «не курить». Он прислушивался к шороху в своей душе и понимал, что весь подвиг воли заключается в том, чтобы вынудить у себя согласие на господство в сознании идеи вреда курения. Он знал, что, если эта идея будет предоставлена самой себе, она ускользнет, и он старался не дать ускользнуть ей.

В порыве борьбы он резко нажимал на невидимый рычаг Архимеда. — Рраз! (Черт, № 6).

И он уже владел собой. К чоргу! Ни папиросы! Рраз! Рразз! — он все яростней нажимал на рычаг — он чувствовал, как пружина желания становилась сильней и сильней! Он бесновался! Он хотел вырвать ее с корнем!

Он вышел на улицу и долго бродил, останавливаясь возле продавцов папирос и был доволен, что не находил у них тех сортов, которые любил. Он приценивался и шел дальше. На Проспекте 25-го Октября он купил коробку дешевых папирос, без всякой цели, но, испугавшись, что может вдруг закурить, вскочил в проходивший трамвай, потому что в трамвае запрещалось курить.

Он вернулся домой и лег рано спать, чтобы покончить с этим вопросом.

На пятый день было неожиданно легче. Даже всё совершенно изменилось, и он удивлялся, что желание не посещало его. На пятый день он даже решил, что бросить курить — не такая большая победа. Разве это все, — совершенно не курить? Есть более высокое напряжение воли, — выкуривать лишь несколько папирос в день, — две-три, и то в определенные часы!

Он уже совершенно владел собой. Он даже играл. Он даже не боялся сгущать желание. Он будто окунулся в самую гущу себя и почти пальцами ощущал свою волю и знал, что на чистом экране воли желание пролетало легкой, еле задевающей молнийкой (черт. № 7), и было даже приятно.

Это было какое-то разжижение, — сок воли, — в котором он плавал без напряжения.

Он бравировал! Легко и свободно перемешал он векторы сил и держал их как бы во взвешенном состоянии. Он сделал обе силы равными! (черт № 8).

Проник ли кто-нибудь в самые глубокие тайники души? В тот день, может быть, всего на одну секунду, Лысаковский почувствовал, насколько хитра мысль человека. Он понимал, он наверняка знал тогда, что каким-то неведомым, окольным путем потребность почти удовлетворялась в нем. Прямая линия желания, разрывалась и где-то стороною делалось нужное (черт. № 9).

Мысль хитра, как собака! В этом расплавленном соке воли был, может быть, всего один микроскопический кристаллик страсти, но — готовый концентрировать и вырасти в полную величину.

Несколько раз он подзывал жену и говорил с ней о курении, о воле.

— Волю можно упражнять, как мускулы! — почти кричал Лысаковский. — Ты думаешь, я бросил курить навсегда? Нисколько! Всего на два месяца, чтобы по истечении их выкурить одну папиросу — только одну! И потом не курить, скажем, месяц, чтобы опять выкурить только одну. Понимаешь? Дойти до такой силы, чтобы выкуривать по одной папироске в день! Да, да! — солидно повторял он, глядя на жену горящими глазами. — Понимаешь? Не просто глупо бросить курить, потому что есть более высокое проявление личности, ежедневно испытывать себя в определенный час. Ты думаешь, я не сумею?

Он передохнул, и взгляд его упал на подоконник, где стояла пепельница с несколькими окурками. Один окурок был большой, в треть папиросы, вкусный, с желтинкой. Самый кончик мундштука был слегка накусан одним зубом. Машинально он приблизил глаза к окурку и узнал, что он асмоловский. Само слово это, густое и смолистое, будто осмолило ему нёбо и вызвало слюну. Легким, еле заметным штришком чиркнулось желание курнуть (черт. № 10), но на момент, и сразу с сожалением забылось, и еще с большим жаром он продолжал разговор.