П. Рымкевич - Мир приключений, 1925 № 02

— Я достигну того, что буду выкуривать только одну папиросу в день! (Если одну, то почему не две или три? — проворно проскочило в созидании. — Да, да, две или три еще приязней…). Я докажу, что могу управлять страстями! Ты понимаешь, сколько нужно силы!..

Он был приподнят. Ему даже странно было чувствовать себя таким. Ведь у него не было никакого желания курить!

Ах, он никогда не забудет этот участливый взгляд жены тогда, и потом, — как она вяло и небрежно взяла папироску и закурила ее, держа по-женски, между кончиками вытянутых пальцев. Волна дыма достигла Лысаковского, и он втянул немного в рот. Вкус был приятный, только еле заметный. Должно быть, очень захотелось курить, и его будто осенила мысль: ведь уже сегодня можно начать курить по одной папиросе…

Он строго огляделся и вспомнил, что бросил курить только 20-го числа. На минуту выдвинулось «удержись», но он почувствовал в нем что-то чужое, даже враждебное и не дал перейти ему выше порога сознания.

Гнилыми пальцами он потянулся за папиросой, — он мог бы поклясться, без всякого желания! — и зажег ее.

Можно ли по настоящему заглянуть в самые глубинные тайники души и мысли? Лысаковский в точности знал тогда схему происходившего. На самый ничтожный момент, но он видел, как прервалась даже линия окольного пути, когда он держал зажженную спичку у рта (черт. № 11).

Будто укрывшись от самого себя, он шел к цели. Как просто: впечатление, желание и поступок, все эти три акта даже не разделены заметным интервалом. — Выстрел! Да, настоящий выстрел: курок спущен, порох воспламенился, и пуля летит… И он уже распластался в жалкий паралеллограмм и раздумчивым взглядом видел, как поганой гадюкой, избитой и расслабленной, наползала равнодействующая на вектор страсти — через минуту они превратятся в одну линию, — как тает вектор воли, как постепенно он превращается в незаметный — аппендикс!.. — и как за его счет удлиняется чертеж номер двенадцатый:

— Нет, мой способ бросать негодный, — сухо и деловито сказал он жене после того, как выкуривал третью папиросу сряду. Есть более хороший способ одного известного профессора. Он заключается в том, чтобы прежде всего приучиться выкуривать свое обычное количество папирос в строго определенные часы. Потом постепенно нужно от постоянных, например, 30-ти, перейти к 29, 28 и т. д., наконец, к одной после обеда, и, в результате, к полному отказу от курения. Имеется даже таблица, по которой от каждой следующей папиросы следует отказываться все с большими промежутками времени. Весь курс продолжается около трех месяцев… Неправда-ли, остроумно? Надо будет бросить по этому способу…

Юмористический рассказ В. Джекобса

Иллюстрации В. Оуена

Мистер Пэрнип взял под руку вновь записавшегося члена и шел, нежно прильнув к нему. Мистер Биллинг, широкое лицо которого сияло сознанием добродетели, с большим удовлетворением внимал похвалам, которые расточал его друг.

— Ведь, это такой пример для других, — говорил тот. — После того как мы залучили вас, остальные пойдут, как бараны. Вы будете ярким светочем среди мрака.

— Что хорошо для меня, должно бы быть хорошо и для них, — скромно заметил м-р Биллинг. — Пусть только кто-нибудь осмелится…

— Т-с! т-с! — остановил его м-р Пэрнип, приподнимая шляпу и вытирая свою благодушную лысину.

— Забыл, — спохватился тот с невольным вздохом. — Драться мне больше нельзя. Ну, а если кто-нибудь звезданет меня?

— Подставьте ему другую щеку. — ответил м-р Пэрнип. — Они уже не посмеют ударить; и увидев вас, улыбающегося…

— После оплеухи?

— После оплеухи, — подтвердил тот: — они почувствуют такой стыд, что им будет гораздо больнее, чем если бы вы ударили их.

— Будем надеяться, — сказал новообращенный: — хотя это несуразно как-то. Я умею садануть любого человека, как говорится, увесисто. Не то, чтобы я был такого злого нрава, вовсе нет; пожалуй, горяч. И в конце концов хорошая затрещина спасает от труда разводить словесные доводы.

М-р Пэрнип улыбался и продолжал развивать яркую картину влияния, которым будет пользоваться первоклассный задира, вдруг отказавшийся драться. В этой части города царили суровые нравы, и он с прискорбием видел, что тяжелый кулак внушал к себе больше уважения, чем благородство ума и отзывчивость сердца.

— А вы соедините в себе и то, и другое, — сказал он, похлопывая своего спутника по плечу.

М-р Биллинг осклабился.

— Вам лучше знать, — скромно промолвил он.

— Вы сами удивитесь, до чего это легко дается, — продолжал м-р Пэрнип. — Ваша мощь будет возрастать с каждым днем. Старые привычки исчезнут, и вы даже не заметите, что вы их лишились. Через два-три месяца вам, например, будет совершенно непонятно, что хорошего могло быть в пиве.

— Но вы, кажется, сказали, что не заставляете меня отказаться от пива? — возразил тот.

— Не заставляем, — ответил м-р Пэрнип. — Я только имею в виду, что по мере укрепления вашей силы вы попросту потеряете всякий вкус к пиву.

М-р Биллинг остановился как вкопанный.

— Уж не полагаете ли вы, что я стану отказываться от кружки пива и буду лишен всякого удовольствия? — спросил он с тревогой в голосе.

М-р Пэрнип кашлянул.

— Конечно, это не во всех случаях обязательно, — поспешно пояснил он.

Лицо м-ра Биллинга прояснилось.

— Ну, будем надеяться, что я попаду в число более счастливых, — простодушно сказал он. — Я готов стеснить себя во многом, но уж если коснется пива…

— Поживем — увидим, — сказал с улыбкой его собеседник. — Нам незачем подвергать людей лишениям, наша цель — делать их более счастливыми, вот и все. Постараемся, чтобы между людьми установилось хоть некоторое дружелюбие, хоть какое-нибудь участие друг к другу и чтобы хоть сколько-нибудь озарилась будничная жизнь.

На углу улицы он остановился и, сердечно пожав руку своего спутника, расстался с ним. М-р Биллинг, охваченный довольно противоречивыми настроениями, пошел к своему дому. Маленькая кучка серьезных людей, утвердившаяся в их местности, чтобы распространять свет и культуру, с некоторого времени усиленно охотилась за ним. И он теперь недоумевал, что за приманка помогла стрястись беде.