П. Рымкевич - Мир приключений, 1925 № 02

«Что-то заставляет меня писать. Я хочу оставить свои записки людям грядущих поколений. Пусть знают они, как погибла культура во второй половине 20-го столетия.

«В результате ужасных войн человечество опять вынуждено будет вернуться назад на несколько тысячелетий… Мне отчего-то вспоминается миф об Атлантиде. Не повторяется ли история?..

«Подумайте только… Мы были накануне совершения полетов на другие планеты, накануне искусственного превращения элементов…

«У меня опять кружится голова… Зеленые, страшные трупы жены и милых малюток стоят перед моими глазами… Я не могу больше писать… Проклятие начавшим эту бойню!..».

На этом месте письмена прерывались. Далее шло несколько строчек совершенно стертых знаков.

Рут Торри схватился за голову. Крупные слезы катились из его глаз.

Было тихо. Узкий серп Луны загадочно улыбался на небе…

Рассказ Б. Г. Островского

С бешеным ревом и свистом, не переставая набрасывается ветер на крошечный, ярко освещенный домик смотрителя маяка, всеми силами стараясь снести его, опрокинуть…

Короткие, полярные сумерки давно уже погасли. Ночная темнота быстро сгущается. Темные, штормовые облака рваными клочьями низко несутся над землей, проносятся и торопливо убегают куда-то вдаль, на восток.

А там, над водой, где опустилось солнце, все еще борется с темнотой и не хочет исчезать алая полоска.

Несчастный домик весь трясется. Вздрагивают и звенят тонкие стекла.

— Ишь, погода-то… Заворачивает! Не нанесло бы тумана, опять иди на верх… труби!.. Проклятая жизнь! — озлобленно говорил смотритель, допивая пятый стакан чая. Наступило молчание, прерываемое лишь свистом вихря да жутким гудением, долетающим откуда-то сверху.

— Уж известно, дело осеннее, как не быть погоде… Плохо теперь на море, — пожимаясь от холода, наконец, заметила его супруга.

— Плохо? А нам не плохо?.. Сидишь тут, на чортовом острове, ни людей, ничего не видишь, хотя бы помещение дали, а что это? — резким жестом указывал он рукою на продувающую насквозь грязную стенку, — дали, как для собак, весь дырявый, того и гляди, сломит ветром, холодище дует везде, раздражаясь все более, — говорил смотритель. — С весны шабаш, довольно, не согласен, потому ежели…

— Постой, постой? Дмитрий, — неожиданно оборвала жена. Она насторожилась, слегка сморщив лоб. — Что там такое? Слышишь, слышишь?.. — пытливо спрашивала она, опять услышав какой-то звук извне. — Никак палят?

Насторожился и смотритель.

— Кажись, и взаправду палят, — тихо промолвил он.

Новый сильный порыв ветра, подхватив звук, уже отчетливо донес до слуха отдаленный гул пушечного выстрела.

— Вот не было печали, — недовольно пробормотал смотритель, — пойду смотреть!..

Он вышел. Холодный, леденящий ветер неистово набросился на него и зашуршал в складках одежды. Вдали мелькали, прыгающие во все стороны, тусклые фонари какого-то очень сильно качающегося судна. Высоко к небу взвилась ракета и прочертила яркой, огненной полосой черный купол, вылетела, разорвалась наверху белой точкой и все исчезло. Откуда-то снизу стремительно выскочил огненный шарик, и через несколько секунд до уха смотрителя явственно долетел звук выстрела.

— Чорт носит их по ночам, не знают дороги, а лезут, — сердито шептал он.

Постояв немного и, озябну в, он вернулся в дом.

— Ну что? — быстро спросила жена.

— Пароход просит помощи, насел, знать, на банку, — отвечал смотритель, не глядя на нее, и принялся наливать себе шестой стакан чая.

Жена удивленно на него взглянула.

— Что-же ты? — спросила она после некоторого молчания.

— А что?

— Не едешь?

— Куда?

— Народ тонет, спасения просит, а ты спрашиваешь куда? — рассердилась она. — Осерчал от злости, знать, на всех…

— Народ тонет, так и я должен погибать, да? — сдерживая гнев, спрашивал смотритель. — Так выходит по-твоему? В этакую волну-то? На маячном дырявом карбасе? Эх, ты?.. Недаром сказано, что у бабы волос-то… да! — злобно усмехнулся он.

— Да ведь не на пароход ты поедешь, а на станцию, дать сообщение туда. Ведь за островом и взводня-то нет, — проговорила женщина.

— За островом нет, а дальше есть. И не в свои дела не лезь, — злобно крикнул он, глаза его сверкнули, и скулы заходили.

— Сказал: не поеду и не поеду, и больше ни слова!

Прошло с час времени. Оба мрачные и серьезные сидели молча.

Выстрелы становились все чаще и долетали отчетливее. Он в сотый раз перечитывал весь искомканный и грязный, допотопный лист какой-то газеты. При каждом выстреле он как-то ежился, кусал губы и делался угрюмее.

Жена его, низко склонясь, что-то вязала.

. . .

Вдруг страшная мысль, от которой она вздрогнула и похолодела, пронеслась у нее в голове.

— Дмитрий! — быстро и тревожно окликнула она мужа.

— Что тебе?

— Какой пароход-то погибает?

— А я то откуда знаю? Мало их тут ходит. Разве в такую темень увидишь что!

— Может, «Николай» тонет? — еще тревожнее спросила она.

— «Николай?» — кладя газету на стол, уже другим голосом переспросил смотритель. — Не должно быть, — неуверенно сказал он и, прищурив глаза, стал высчитывать. — Вышли пятого, в порту стояли сутки, заходили в губу… — он сделался вдруг очень серьезным, перестал считать, быстро поднялся со стула, взял с полки подзорную трубу и, ни слова не говоря, вышел. Выйдя на воздух и став за угол, где ветра меньше, он пристально и тревожно стал всматриваться в трубу.

— «Николай» и есть! — наконец прошептал он глухим, подавленным голосом. Тут уж без трубы, как бы прозрев, он стал различать колышущийся вдали хорошо знакомый ему корпус «Николая», на котором теперь плавал учеником-матросом его единственный сын, вспомнил и размер, и пушку, что на левом борту, и расположение фонарей.

— Точно какой дьявол отшиб память даве, — в бессильной злобе на себя и на память шептал смотритель, На секунду потупившийся, застывший, он вдруг спохватился, выпрямился, засуетился, мигом сложил трубу и почти влетел в домик.

— Куртку живее и дождевик. Ничего, еще не поздно, успею, — кричал он жене, — скорее, а я сейчас за гребцами.

Он бросился обратно.

— Вставай, ребята, одевайся скорей, пароход тонет, — быстро говорил смотритель, вбегая в тесную, вонючую, похожую на свинятник, каморку, где помещались маячные сторожа, — одевайся да живей вниз, к карбасу, стащи в воду, в поселок поедем и я туда сейчас, да живей!