Константин Стогний - Утерянное Евангелие. Книга 3

Ритуал — это вершина языческой культуры. Через ритуал, через ритуальные действия, через обряд языческие жрецы добивались всего, чего им было нужно от их языческих богов. Ведь язычники отнюдь не боялись своих богов. Они понимали, что сделаны с ними из одного небесного тела. С богами можно было договориться, их можно было задобрить, даже приласкать. Жрецы, как режиссеры, ставили ритуальное действо, и главным в нем было не слово, а действия. Если ты сказал слово, а слова материальны, то ты породил что-то. Слова у русов использовались очень осторожно. Например, были обряды, когда русам запрещалось произносить какие бы то ни было слова. На Новый год, то есть в день зимнего солнцестояния, надо было молча зайти в воду и потом так же молча из нее выйти. Или набрать воды, принести домой и там ею умыться. И все это в полном молчании. При разведении огня нужно было молчать, чтобы получить «немой огонь», не опасный для окружающих.

Казалось бы, при чем тут язычество, когда Святоша и Ананке были обращены в христианство с рождения? А при том, что в самые темные и оттого страшные дни в году — дни зимнего солнцестояния — умершие предки приходили наведывать своих живых родственников. Их надо было встретить. Угостить, накормить, ублажить. Чтобы они потом весь год не вредили, а помогали своим живым сородичам. Но вот назвали день зимнего солнцестояния Рождеством, а вместо мертвецов стали стучать в двери ряженые нечистой силой, то есть теми же самыми мертвецами, и их надо было угощать и наливать стаканчик хмельного, чтобы они были счастливы. Так изменилось ли что-нибудь со времен языческих для Святоши? Ничего не изменилось! Кроме того, что в воду стали окунаться в Крещение Господне.

А второй важный день — это день летнего солнцестояния, самый долгий в году. Когда бросали в воду венки и прыгали через огонь, и обязательно нужно было войти в воду и выйти из нее, как солнце. Что-то изменилось с тех языческих времен для христианского мальчика Святоши? Ничего не изменилось! Кроме того, что в воду лазать стали в день Крещения самого Крестителя Иоанна — на Ивана Купала.

Все языческие обряды и ритуалы были завязаны вокруг границ временных: солнцестояние, равноденствие, полная луна, новолуние, полночь и рассвет. Вокруг границ пространственных: ставить специальные обереги границе своего села (позже — крест) и называть их «окрестности»; на границах своего дома; на границах своего тела. Что-то изменилось для Святоши кроме того, что вместо клыков на шее стал болтаться крестик? Ничего не изменилось. Как было это языческой магией, так магией и осталось…

Христианские дети Святоша и Ананке искали подходящее бревно, а нашли заброшенную рыбацкую лачугу с лодочкой-долбленочкой. В ней можно было находиться вдвоем, только тесно прижавшись друг к другу. На этом челне дети и сплавились вниз по реке Поле в озеро Ильмень, где нашли рыбаков и свое спасение. В Смоленск юноша Святослав с отроковицей Ананке попали лишь через год, на весеннюю навигацию, и приехали к князю Давиду и княгине Феодосии уже повенчанными супругами. Святоша получил в княжение Луцк. Ананке родила ему двух дочерей. И все бы хорошо, да потерял он в междоусобной войне свое княжество, а жена, не выдержав невзгод, умерла на двадцать третьем году жизни…

Святослав спустился по узкой кабаньей тропе, извивающейся в траве по самому краю берега. Внизу отливала сталью река Смядынь; по ее сморщенной от ветра поверхности скользили стаи водоплавающих птиц: кряквы, серые утки, различные пеганки. Ему удалось настрелять ярко-рыжих огарей и нырков.

Потом, когда тропа начала взбираться по склону на горб, трава стала повыше, попадались участки дерна с совсем короткой зеленой щеточкой среди высохших серых будылок. Охотник вдруг остановился: рядом со звериной тропинкой обнаружилось заросшее папоротниками зимовье.

Святослав открыл тяжелую скрипучую дверь из плотно подогнанных толстых дубовых досок. Потолок у охотничьей хижины был низкий, внутри она вся поросла мхом. Маленькие оконца были закрыты деревянными ставнями для тепла: ночи в сентябре уже зябкие. У входа к стене был приделан ветвистый олений рог — надо полагать, для одежды. На длинном деревянном столе из тесаных досок стояли глиняные подсвечники с недогоревшими толстыми свечами. На стенах висели веники из сушеных трав. В берестяном коробе князь нашел несколько лепешек хлеба, испеченного, судя по всему, на камнях очага.

— О боже! — вдруг раздалось за его спиной.

Святослав развернулся на месте, успев выхватить меч.

— В кои-то веки в моем жилище благородный витязь! — воскликнул седой сгорбленный старик в бурой монашеской рясе, поверх которой была надета жилетка из лисьих шкур.

Его лицо было сильно перепачкано сажей. В руках он держал связку валежника.

— Мне в моей каморке редко удается пропустить с кем-нибудь чарочку хмельного меда, — продолжал старик сиплым, но доброжелательным голосом. — Садись, а я пока разведу огонь!

Князь недоверчиво посмотрел на берестяной короб с лепешками.

— Ты голоден? — заметил монах. — Ну, так ешь, ешь, не стесняйся!

Он положил дрова к очагу и двумя руками почтительно протянул каравай незваному гостю.

— Прошу тебя, не отказывайся!

Князь взял хлеб так же уважительно, двумя руками. Монах повернулся к нему спиной, чтобы похлопотать у очага.

— Ты уж прости мне мои манеры, — извинился старик. — Я давно не покидаю моей каморки и мало общаюсь с людьми.

Святослав в это время пятился к выходу.

— Прошу тебя, друг мой, — опять обратился к нему монах, — сядь ко мне. Прошу. Кто ты?

Гость не ответил на вопрос, но к очагу прошел и сел так напряженно, будто проглотил шест. Монаху с помощью огнива удалось наконец-то разжечь трут, за ним сушеный мох и кучку веточек.

— Вот и отлично, — похвалил он то ли огонь, то ли сам себя. — Хочешь выпить? Вон в бочонке мед. Налей-ка себе.

Монах сел на табуретку напротив князя, накрыл колени заячьим мехом и спросил:

— Итак, меня зовут Хильдибрандр. Чем же я обязан такой чести — лицезреть витязя?

— Мое имя Святослав, я князь луцкий… — представился гость и поправился: — Бывший князь луцкий, а теперь я плыву в Новгород с греческими купцами и своим тестем, он архитектор, строит церкви.

— А во Христе как тебя зовут, витязь? — спросил монах.

— Панкратом, — ответил князь.

— Вот видишь, когда дают человеку другое имя, то и человек другим становится, — заметил Хильдибрандр. — Недаром девушке, когда она замуж выходит, дают другое прозвище, по мужу начинают называть. Потому что теперь она не она, а замужем. Верно?

— Верно, — согласился князь. — Мою жену покойную тоже звали Святошей, как и меня.