Анатолий Полянский - Десять процентов надежды

— И я говорю вполне серьезно. Да и рис еще есть. К тому же мы люди военные, у нас дисциплина, организованность. И мы продержимся в любом случае, — сказал Мантусов.

«А ведь он прав, — подумал Семибратов. — Пришлось бы гораздо труднее, не будь у нас воинского порядка».

В пещере сгустились ранние сумерки. Грохот океана стал глуше. Ужинали уже в темноте. Морщась, хлебали жиденькое горячее варево.

— А что, други мои, сервис, как в лучших приморских ресторанах, — первым, как обычно, заговорил Комков.

— Да-а… куда уж там, — мрачно протянул Галута. — Такое можно жрать только с большой голодухи.

— Мама родная, да у тебя ж нет, никакой фантазии. Моряк, монсеньер, должен быть романтиком. Когда требуется, он, извиняюсь, заместо гальюна обязан представлять первоклассную портовую парикмахерскую. У нас в Таганроге обслуживают в парикмахерских на высшем уровне. А какие запахи — умереть можно. Одеколон «Фиалка», духи «Сирень». Как в оранжерее…

Ложки заработали веселей.

К Комкову подошел Топтун, широко зевнул и улегся возле ног. Семенычев не без опаски погладил зверя по боку.

— Отощал вовсе. А какой был справный!

— Исхудать-то, конечно, исхудал, — заметил Галута, — но кое-что еще имеется. А я, ребята, медвежатнику люблю…

Бойцы замолчали. Намек был слишком явным, но высказаться вслух никто не решился.

Семибратов оборвал тишину:

— Ну, все. По местам. Отбой!

Комков терпеливо ждал, пока все заснут. Слова Галуты не шли у него из головы. Он был зол на Галуту и в то же время не мог не признать, что моряк прав. Если придется, он жизнь готов отдать за товарищей, но Топтуна — на мясо?!

Комков прижал к себе лежащего рядом зверя. Медведь доверчиво лизнул ему руку. В свете костра Комков увидел Сашка, стоящего у входа с автоматом через плечо. Комков нащупал в кармане ошейник Топтуна, сделанный из обрезков нерпичьей шкуры. Он почти не надевал его на зверя. Обычно Топтун ходил свободно, без поводка. Но сейчас Яшка посчитал нужным надеть ошейник. Медведь мог заупрямиться и не пойти из теплой пещеры на холод. Однако зверь покорно встал и двинулся следом за хозяином. Проходя мимо часового, Яшка приложил палец к губам.

Метель утихала. В разрыве облаков проглядывала луна. Миновав морскую террасу, Комков свернул к ручью. У зарослей бамбука он остановился, отстегнул ошейник и ласково, потрепал Топтуна по загривку. Медведь будто почуял неладное. Он поднялся на задние лапы и, казалось, вопросительно заглянул Комкову в глаза. У того навернулись слезы.

— Ну, иди… иди!

В этот момент отрывисто ударил выстрел. Комков вздрогнул. «Что-то случилось!» — подумал он и побежал к пещере.

На уступе толпились возбужденные десантники. В кругу с автоматом в руках стоял растерянный Сашок. Из пещеры вышел Семибратов. Был он, как всегда, собран и спокоен. Даже, может быть, слишком спокоен, что всегда выдавало его волнение Мантусову да еще Сазонову.

— Что случилось, Белов? — строго спросил он.

— Честное слово, товарищ младший лейтенант, я не хотел… Он толкнул меня и побежал… Он там, внизу…

— Кто он? Объясните толком.

— Да Шумейкин же!..

Шумейкин вот уже третью ночь не мог сомкнуть глаз. Стоило ему задремать, как тут же наваливались кошмары. Становилось трудно дышать, и было страшно. Ничего другого, никаких ощущений: ни отчаяния, ни злости, ни тем более раскаяния — один страх. Где-то в глубине сознания он понимал, что игра проиграна. Подбиты бабки. Теперь надо расплачиваться. А расплачиваться нечем, кроме собственной жизни. Но примириться с этим он не мог. Ему нужно выжить во что бы то ни стало!

В эту последнюю ночь Шумейкин тоже не смог уснуть. Лежал с открытыми глазами и смотрел на костер. Когда рассвело, он вдруг заметил, что стоящий на посту у входа в пещеру Сашок дремлет, прислонившись к скале. Еще минуту назад Шумейкин не думал о побеге, сознавая, что это бессмысленно. А тут вдруг сработал рефлекс. Шумейкин резко оттолкнул часового и выскочил из пещеры. Свобода опьянила его. Он кинулся вниз. Сзади отчетливо лязгнул затвор автомата. Шумейкин оглянулся. Яркая вспышка ударила в глаза. Выстрела он уже не услышал…

Над океаном плыли спокойные облака. И сам океан был удивительно спокоен. Так и хотелось броситься в него и поплыть на восток, навстречу ласковому солнцу.

Утро началось удачно. Воронец поймал на блесну крупного морского окуня, а Касумов — морскую собаку. Разочарованный Рахим хотел было выбросить ее обратно в океан, но Галута удержал:

— Постой. Не торопись, пехота. На нашем базаре все сгодится. Попробуем на приманку пустить. Не для рыбы, так для зверя. Вчера вон дед Семеныч лису в силки поймал. И тоже на приманку. На худой конец Топтуну отдадим. Надо ж подкормить его, исхудал совсем. Как вернулся, не узнать. Даже зверю одному худо.

Воронец хитровато прищурился.

— А кто-то, помнится, хотел медвежатины отведать…

— Ну, когда это было! Никто бы его не тронул, — ответил Галута. — Яшка тогда зря испугался.

— А Топтун все равно назад ходил, — засмеялся Касумов. — Смешно было… Сидел Яшка грустно-грустно, а тут морда…

— Яшка обрадовался…

— А ты будто не рад был, — усмехнулся Воронец. — Первым небось к Топтуну бросился.

— Ну и бросился, — буркнул Галута. — Что ж тут такого? Животное, оно бессловесное, его любить надо.

Воронец снова поймал окуня.

— Вот уж никак не предполагал, что из меня путный рыбак получится. — Он засмеялся. — Я ведь в горах вырос.

— Нужда всему выучит.

— Ну не скажи, — задумчиво возразил Воронец. — Я читал, что одна экспедиция, не то голландская, не то португальская, потерпев кораблекрушение, погибла от голода на Полинезийских островах. А ведь там и растительный и животный мир не чета здешнему.

— Сравнил! — протянул Галута. — У них же там никакой сплоченности нет. И закалка опять-таки не нашенская. Уж если мы такую войну выдержали, значит, и не то можем!

Ночью еще держался легкий морозец, сопки на рассвете серебрились от инея. Но стоило только выглянуть солнцу, как скалы сразу темнели, от них шел пар. Приближалась весна.

Идя по берегу ручья, Семибратов прислушивался к звону веселой капели. За зиму все устали от вынужденного порой безделья, от невозможности развернуться как следует. Теперь ему хотелось двигаться, действовать, принимать важные решения и тут же осуществлять их. Дел у них было непочатый край. Он видел это, знал и готов был к любым трудностям. Вчера Мантусов спросил: «С чего начнем, командир?» Семибратов ответил: «С самого начала». И это была не просто фраза. Десятки планов рождались у него в голове и становились реальными, осязаемыми задачами. Они теперь, как сказал Комков, стали зрелыми, хлебнувшими лиха робинзонами и не имели права на ошибки. Слишком много их было сделано за зиму. Горькие уроки надо учитывать.