Жюль Верн - Маяк на далеком острове; Болид; Малые и неоконченные произведения; Драматические произведения

Одна из этих песен, «Марсовые» [836], была очень популярной в свое время; обычно ее пел баритон Шарль Батай. Я и сейчас помню припев:

В годы учебы я познакомился еще с одним сверстником, оставшимся моим другом до сих пор: Леруа, нынешним депутатом от департамента Морбиан. Но больше всего благодарности и привязанности я испытываю к Александру Дюма-сыну, с которым встретился в возрасте двадцати одного года [838]. Сдружились мы почти сразу. Он первым поддержал меня. Могу сказать, что он и стал моим первым покровителем. Теперь мы не видимся, но, пока живу, никогда не забуду его доброжелательного отношения и своего долга перед ним. Он представил меня своему отцу и стал моим соавтором. Вместе мы написали пьесу под названием «Сломанные соломинки», — ее поставил театр «Жимназ» [839], -- а также трехактную комедию «Одиннадцать дней осады» [840], шедшую на сцене театра «Водевиль» [841]. Жил я тогда очень скромно, на деньги, которые присылал отец, и мечтал о богатстве, из-за чего ввязался в одну-две биржевые спекуляции [842]. Должен сказать, что мне не удалось осуществить свои мечты. Однако я все-таки извлек пользу из постоянных посещений биржевого закулисья, потому что понял, в чем состоят романтика коммерции и деловая лихорадка, столь часто описываемая на страницах моих романов.

Продолжая играть на бирже и сотрудничать с Иньяром в создании оперетт и песенок, а с Александром Дюма — в сочинении комедий, я стал публиковать короткие рассказы в журналах. Первая моя работа появилась в «Семейном музее» [843]; это была история о сумасшедшем, поднявшемся на воздушном шаре; в ней можно найти признаки того жанра, в котором я стал работать в дальнейшем. Позднее я стал служить секретарем Лирического театра, а чуть погодя — секретарем у господина Перрена. Я обожал сцену и все к ней относящееся. А потому самым любимым моим занятием стало сочинение для сцены.

— Мне исполнилось двадцать пять лет [844], когда я закончил свой первый научный роман — «Пять недель на воздушном шаре». Его опубликовал Этцель в 1861 году [845], и он сразу же принес мне огромный успех.

Здесь я прервал мистера Верна и спросил:

— Мне хотелось бы узнать, как вы работали над этой книгой, почему вам пришла в голову такая мысль и как вы готовились к ее написанию. Знали ли вы что-нибудь о воздушных шарах, был ли у вас опыт полетов?

— Никакого опыта, — ответил мистер Верн. — Я задумал «Пять недель на воздушном шаре» не как историю о воздухоплавателях, а как роман об Африке. Меня всегда привлекали география и путешествия, поэтому мне захотелось представить романтическое описание Африки. Однако мои герои не могли попасть в Африку иначе как на воздушном шаре, поэтому и было использовано это средство передвижения. На тот момент я ни разу не поднимался в воздух. Да и вообще я только раз в жизни летал на воздушном шаре. Это произошло в Амьене, намного позже выхода в свет моего романа [846]. Это были всего лишь «три четверти часа на воздушном шаре», потому что нам не повезло на старте. Воздухоплаватель Годар целовал своего маленького сына в момент отрыва шара от земли, и нам пришлось взять парнишку с собой; шар оказался перегружен и поэтому далеко улететь не мог. Мы добрались только до Лонго; вы проходили мимо этой железнодорожной станции по пути ко мне. Должен признаться, что я не верил в возможность управляемых полетов воздушных шаров, когда писал роман; по моему мнению, такие путешествия были возможны лишь в абсолютно спокойной атмосфере, например в помещении. Как может шар противостоять воздушным потокам скоростью шесть, семь или восемь метров в секунду? Это было мечтой. Хотя я верил, что в один прекрасный день она осуществится, но считал, что произойдет полет на машине, чей вес тяжелее воздуха, подобно тому, как птица обладает способностью летать, будучи тяжелее воздуха, в котором перемещается.

— В то время у вас не было никакого систематического научного образования?

— Никакого. Должен сказать, что я никогда не изучал научные дисциплины, кроме как путем чтения, усваивая обрывки самых разнообразных знаний. Признаюсь вам, что я большой любитель чтения и всегда читаю с карандашом в руках. У меня всегда с собой блокнот, куда я немедленно заношу, подобно одному из диккенсовских героев, все заинтересовавшие меня факты, которые могли бы пригодиться при написании книги. Сейчас расскажу вам о том, как читаю: каждый день я прихожу сюда после завтрака и сразу же принимаюсь изучать пятнадцать различных газет, всегда одних и тех же, и, поверьте мне, очень мало статей лишены для меня всякого интереса. Как только я перестаю встречать что-либо примечательное, настает пора отложить газеты в сторону. Далее я принимаюсь за журналы: «Синий журнал» [847], «Розовый журнал» [848], «Журнал двух миров» [849], «Космос», «Природа» Тисандье [850], «Астрономия» Фламмариона [851]. Кроме того, я просматриваю бюллетени научных обществ, в особенности географического, потому что — заметьте — очень люблю и постоянно изучаю географию. В моей библиотеке есть все сочинения Реклю [852], ибо я восторженный поклонник Элизе Реклю, и весь Араго [853]. Равным образом я читаю и перечитываю, потому что я очень внимательный исследователь, книги из коллекции «Путешествие вокруг света» [854], где собраны описания путешествий. Таким вот образом я накопил несколько тысяч заметок о самых разнообразных вещах; дома у меня хранится не менее двадцати тысяч пока не использованных записей, которые я могу вставить в любое свое произведение. Некоторые из этих картотек появились после общения с людьми, потому что я обожаю разговаривать с самыми разными собеседниками, если только они знают то, о чем говорят.

— Но как же вы могли написать столько произведений, не имея никакой научной подготовки?

— Мне повезло жить как раз в то время, когда существуют словари по любой тематике. Мне всего лишь надо отыскать необходимую информацию в словарной статье. Разумеется, во время чтения я получаю разнообразную информацию и, как уже говорил, накопил изрядное количество научных данных. Однажды, просматривая в парижском кафе газету «Век» [855], я прочел, что человек может объехать вокруг света за восемьдесят дней; и тут же родилась идея использовать разницу меридианов, чтобы добавить или убавить путешественнику сутки [856]. Так просто я получил denouement [857]. За эту историю я долго не принимался. Замыслы я могу вынашивать многие годы, иногда даже десятилетия, прежде чем они находят свое воплощение.

Цель свою я вижу в описании Земли, и не только одной Земли, но и космического пространства, ради чего иногда увожу читателя далеко за земные пределы. И в то же самое время я пытаюсь достичь высокого идеала стилистической красоты. Иногда говорят, что в приключенческом романе не может быть стиля, но это неверно. Правда, в отличие от исследования человеческого характера, столь модного в наше время, роман подобного направления гораздо труднее облекать в интересную литературную форму. И позвольте мне сказать, — здесь Жюль Верн слегка приподнял свои широкие плечи, — что не являюсь поклонником так называемого психологического романа [858], потому что не нахожу в нем ничего общего с психологией и не слишком принимаю так называемых писателей-психологов. Тем не менее выделяю Доде [859]и Мопассана [860]. Мопассаном я даже восторгаюсь. Это — гений: небо послало ему дарование писать обо всем, и он творит столь же легко и естественно, как, например, яблоня рождает яблоки. Однако любимым моим автором всегда был Диккенс [861]. По-английски я знаю не более сотни слов и вынужден читать его произведения в переводах. Но говорю вам, сэр, — и здесь Верн выразительно стукнул ладонью по столу, — что я прочел всего Диккенса по меньшей мере десяток раз. Не могу сказать, что предпочитаю его Мопассану, потому что они несопоставимы. Но безумно его люблю; в готовящемся к изданию романе «Малыш» я отдаю Диккенсу дань признательности. Я также всегда очень увлекался, да и увлекаюсь до сих пор, романами Купера [862]. Полтора десятка из них я считаю бессмертными.