Луи Буссенар - Капитан Сорви-голова. Гамбусино

– Идите, вождь! Я знаю, что вы человек мужественный, преданный своим друзьям. Я доверяю вам. Поступайте так, как вы найдете нужным. Вы свободны!

– Мой отец хорошо сказал, вождь благодарит его. На четвертое солнце после этого Седая Голова увидит опять

Мос-хо-ке. Пусть он будет бодр до этой встречи – вождь принесет ему хорошие вести.

Произнеся эти слова со свойственной индейцам высокопарностью, индеец важно поклонился трем мужчинам и медленно вышел из комнаты.

– Вы действительно доверяете этому человеку? –

спросил дон Луис у дона Хосе.

– Вы не знаете краснокожих, мой друг! – ответил старик. – Они либо любят, либо ненавидят. Они так же цельны в своих чувствах, как и природа, среди которой они живут.

Когда они бывают преданы, то это от всей души и без всякой задней мысли.

– Дай-то бог… – прошептал дон Луис.

XIII. ЛАГЕРЬ

В нескольких милях от крепости Пасо-дель-Норте прозрачные воды Рио Кончос вливаются в тинистые, желтые воды Рио Гранде; высокие крутые горы образуют как бы стены крепостного вала, и для реки остается лишь узкий проход между ними. Множество водопадов Рио

Гранде низвергается в долину.

Линия горизонта кажется стиснутой цепями гор, принимающих подчас самые странные очертания – башен, пиков, колоколен, бойниц; все это придает пейзажу какого-то неизъяснимое очарование.

Через двое суток после событий, описанных в предыдущей главе, на правом берегу Рио Гранде, в пустыне, в центре той самой местности, о которой мы говорили выше, был разбит довольно большой лагерь.

Этот лагерь, оборудованный по индейскому образцу, раскинулся на большом пространстве; тут и там пылали огни костров, вокруг них лежали или сидели на корточках фантастически освещенные пламенем люди. Несколько в стороне стреноженные лошади, привязанные к колышкам, с жадностью поглощали альфальфу или жевали маис.

В середине лагеря возвышался шатер, покрытый сшитыми между собой разноцветными шкурами бизонов.

Было около восьми часов вечера; звезды усыпали темно-синее небо; почти полная луна, казалось, плыла в эфире и освещала землю мягким белым светом.

Неожиданно из узкого ущелья показался несшийся во весь опор всадник. Он промчался прямо в лагерь. Часовые пропускали его, молча отдавая честь. Подъехав к кострам, всадник спешился и, поручив своего коня солдату, схватившему повод его лошади, быстрыми шагами направился к шатру.

Он отодвинул входную занавеску и на мгновение замер… Произошло ли это от почтительности или, быть может, зрелище, внезапно представившееся взгляду, наполнило его чувством восхищения…

Шатер внутри был просторен и обставлен с роскошью, отвечавшей требованиям самого изысканного вкуса.

С первого взгляда было ясно, что это прелестное гнездышко служило убежищем молодой девушке.

Пол покрывала циновка, повсюду в беспорядке были расставлены дорогие кресла; золотой шнур, спускаясь с верхушки шатра, поддерживал серебряную люстру тончайшего плетения. В гамаке, свитом из нитей алоэ, небрежно покачивалась хорошенькая девушка; молодая индианка обмахивала ее веером из длинных перьев; другая мелодичным голосом напевала грустную песенку, аккомпанируя себе на харабе143.

Эта молодая девушка, полулежавшая в гамаке и утопавшая в волне кружев, была донья Линда Морено.

При неожиданном появлении капитана певица мгно-

143 Харабе – род мандолины; инструмент, очень распространенный в Мексике.

венно умолкла, а донья Линда перестала покачиваться в

Гамаке.

– Неужели я так несчастен, сеньорита, – почтительно сказал капитан, – что мое появление мешает вашим невинным развлечениям?

Еле обернувшись к нему,

донья Линда пренебрежительно посмотрела на него и ответила:

– Не все ли мне равно, сеньор Горацио де Бальбоа,

здесь вы или нет?

– Вы жестоки со мной,

сеньорита!

– Это верно, – насмешливо ответила девушка. – Вы внушаете мне отвращение, и я не скрываю этого. Не правда ли,

я злоупотребляю своей слабостью? Но что прикажете делать? Я не могу повиноваться человеку, который был слугой в моем доме.

– О, сеньорита!

– Я говорю неправду? Разве вы забыли, что в течение долгого времени были на службе у моего отца в качестве пеона или тигреро, не помню точно?

– Я ничего не забыл, сеньорита. Уважение, которое я оказываю вам, служит доказательством этому.

Молодая девушка горько улыбнулась и с жестом досады спросила:

– Вы собираетесь здесь долго стоять?

– Это зависит только от вас, сеньорита.

– О! В таком случае, вы свободны. Вы можете уйти сейчас же, сеньор, я не задерживаю вас.

– Простите, сеньорита, вы не поняли меня. Мне нужно поговорить с вами.

– Зачем нам возвращаться к этому вопросу? Я говорила вам уже двадцать раз: мое решение непоколебимо, и ответ мой будет всегда один и тот же.

– Я надеялся, что вы соблаговолите подумать о моих предложениях.

– Я все обдумала, сеньор, в тот момент, когда попала в ваши руки. Я знаю, что сила на вашей стороне. Вы можете, пользуясь вашим положением, держать меня в плену, но никогда – запомните это! – никогда вы не заставите меня совершить недостойный поступок!

– Итак, вас ничто не может умилостивить, сеньорита?

– Ничто, сеньор. Я твердо верю в то, что бог, по своей доброте и справедливости, поможет мне.

Дон Горацио не успел ответить. Занавеска шатра раздвинулась, появился солдат. Он почтительно поклонился начальнику и сказал:

– Один индеец, из непокоренных, насколько мне удалось рассмотреть, находится у входа в лагерь. Он говорит, что вы назначили ему встречу на сегодняшний вечер.

– Это верно,– сказал капитан, явно обрадовавшись известию. – Я не ожидал его так скоро, но я рад ему!

Затем, склонившись перед доньей Линдой с ироническим почтением, капитан сказал со злобной улыбкой:

– Примите мои извинения, сеньорита! Я не хочу больше злоупотреблять вашим драгоценным временем. Пусть бог хранит ваш сон! Я ухожу. Завтра, с наступлением дня, мы продолжим наше путешествие.

Едва за капитаном опустилась занавеска, как в противоположном углу шатра шкура бизона раздвинулась от удара кинжалом, и в образовавшуюся дыру просунулась рука, а затем к гамаку молодой девушки тихо подкатился камень.

Обе служанки вскрикнули от ужаса, но донья Линда, быстро вскочив, одним жестом заставила их умолкнуть.

Трепеща от радости, она схватила камень – к нему была привязана записка.

– Ах, – прошептала она, – мое предчувствие не обмануло меня! Час моего освобождения приближается! –

воскликнула она. – Это почерк моего отца!

И она прочитала: