Терран - Белый клык [СИ]

Ее коллеги не спали уже вторые сутки в попытке успеть помочь всем, под окнами — стояли на страже немногие выжившие Охотники, защищая больницу от редких Гримм, еще шатающихся по разрушенному городу, но она тратит свое время здесь, обслуживая детей самого богатого человека в мире. Первый этаж напоминал поле боя, разрушенный до основания прорвавшимся сквозь Охотников Сталкером — но, разумеется, мы наведем порядок не там, а на этаже Шни, которому тоже досталось — от Невермора, на сей раз. Резервные генераторы едва обеспечивали больницу нужным количеством энергии — но, ясен хрен, мы потратим ее на освещение палаты, хренову кучу ненужных анализов и работу дорогущего оборудования, чтобы произвести впечатление на двух легкораненных богачек! Это для обычного человека ожог четвертой степени может быть опасен для жизни, но людям с открытой аурой ничего не грозит — уже через неделю ранение будет выглядеть так, будто прошли месяцы. Сейчас ожог выглядел так, будто был получен дней десять назад.

Джен должна была ненавидеть все это… но чувствовала только глухое раздражение, приглушенное свинцовой усталостью.

Пусть делают, что хотят. Салли обещала ей, что после этого она сможет немного поспать.

— Хорошо, — кивнула старшая Шни, осторожно подвигав рукой на перевязи и скривившись от боли. — Вы можете быть свободны.

— Иди к черту, богачка… — буркнула интерн, отворачиваясь от пациентки. — Отпускать она меня еще будет…

И замерла, осознав, что сказала это вслух. Осторожно развернувшись, она исподлобья взглянула на пациентку, запоздало вспомнив, что эта женщина, если пожелает, легко может разрушить ей жизнь.

Винтер Шни легко отделалась в кровавом безумии прошлой ночи, в отличие от многих и многих. Лишь глубокая рана на плече, уже почти затянутая ее аурой да отравление скорпионьим ядом, нейтрализованным введенным в больнице антидотом, но…

Прямо сейчас бравый лейтенант армии Атласа мало походила на тот безупречный ледяной образ отстраненного профессионализма, который Джен не раз наблюдала по телевизору — молодая лейтенант почти всегда стояла за плечом генерала Айронвуда на всех пресс-конференциях… а порой и проводила их сама, когда ее патрон был занят. Длинные белоснежные волосы, всегда собранные в аккуратную булочку на затылке сейчас в беспорядке спадали на грудь и спину, бледная фарфоровая кожа казалась почти прозрачной из-за потери крови, холодного люминесцентного освещения и больничной робы. Ее усталость и измождение сквозили во всем: в каждом осторожном, точно рассчитанном движении, синих кругах под глазами… даже ранних морщинках, внезапно обнаружившихся в уголках бледно-голубых глаз.

— Джен, верно? — без нужды спросила Охотница, пробежав взглядом по криво нацепленному бейджу.

«Черт!» — подумала интерн, осторожно кивая.

— Ступай, девочка, — со все той же тяжелой усталостью в голосе покачала головой Шни после секундной паузы. — Я все понимаю, но в следующий раз будь осторожна — если бы я не знала ситуацию, в которой оказались все мы, то не оставила бы это без последствий.

— Мне все еще нужно нанести мазь, наложить повязку, поставить капельницу…

— Я в состоянии сделать это сама, — дернула плечиком Шни, садясь на кровати и осторожно опуская босые ноги на теплый (они даже подогрев здесь включили!) больничный пол. — Я Охотница, девочка, в мою подготовку входил и курс полевой медицины. Ступай, Джен, моя рука почти зажила. У тебя наверняка много дел.

Пару мгновений интерн переводила взгляд с одной сестры, тихой и подавленной, будто не замечавшей ничего вокруг, кроме своей искалеченной руки, на другую — бледную, уставшую, но решительную и…

— Хорошо, — наконец вздохнула она.

Шни действительно было Охотницей — чего только не умеют представители этой профессии. А ей так хотелось спать…

Оглянулась она лишь однажды, у самой двери, и долгое-долгое мгновение смотрела на сцену маленькой семейной трагедии: на полное страдания лицо Винтер Шни, присевшей рядом с сестрой. Она уловила тихий умоляющий шепот:

— Вайс… пожалуйста, поговори со мной.

Осторожно прикрыв за собой дверь, Джен прислонилась спиной к двери и сползла по холодному пластику, прижав колени к груди, прижалась к ним лицом, прячась от мира. Она всего полгода проработала в этой больнице, но уже видела много таких сцен: родных, горюющих о мертвых, прощание с безнадежно больным… и это рвало ей сердце на части, каждый раз, будто в самый первый.

Но прямо сейчас у нее не было сил переживать о чужом горе — там, внизу, таких трагедий были тысячи. В радиусе нескольких кварталов вокруг больницы — десятки тысяч. По всему Вейл — миллионы. Она сама была одной из этих трагедий.

— Мама… — тихо прошептала она.

Она понятия не имела, что стало ее семьей: родителями и младшим братом, что должен был закончить школу всего через месяц — они не отвечали на звонки. В глубине души Джен знала — скорее всего, они мертвы. Она никогда больше их не увидит.

Никогда.

Большого и указательного пальцев не было вовсе — их просто вырвало с мясом, когда взорвался контейнер с огненным Прахом. Черную обугленную кожу срезали хирурги, когда ее привезли в больницу и сейчас Вайс ничто не мешало с болезненным самоедским любопытством рассматривать оголенную кость и едва-едва затянутые аурой ожоги. Среднему пальцу повезло больше — не доставало всего двух фаланг.

Не обращая внимания на тусклые, будто приглушенные огромным расстоянием (и сильным обезболивающим, что ей дали) голоса врача и сестры, наследница перевернула руку, рассматривая ладонь — столь же искалеченную, как и тыльная сторона.

Ее никак не отпускала глупая мысль: а что стало с ее пальцами? Они так и остались лежать там, посреди разрушенного фестивального городка, затерянные среди трупов солдат Атласа, фавнов Белого Клыка и простых гостей турнира? Или, может, их уже сожрал какой-нибудь Гримм, решивший перекусить? Возможно, их утащили себе в нору крысы, чтобы накормить своих прожорливых деток?

Почему это кажется таким важным?

Грудь туго стягивал толстый слой бинтов, скрывая вырезанную прямо на теле аббревиатуру организации, которую она ненавидела всей душей, но… Вайс и не нужно было смотреть — она чувствовала ее. Две ненавистные буквы огнем горели на коже — и плевать этой боли было на любые обезболивающие: казалось, что даже мертвой она будет чувствовать их.

Кто-то с силой надавил на предплечье, опуская руку.

— Вайс… пожалуйста, поговори со мной.

Эти слова, в отличие от других, она прекрасно расслышала — столько мольбы и скрытой боли звучало в них.

— Винтер… — прошептала она, встретившись взглядом с сестрой.