Роберт Говард - Моряк Дорган и нефритовая обезьяна

— Вы все стали свидетелями пародии на искусство бокса, — прокричал я. — Вы все довольны?

— Нет! — завопили они.

— Тогда успокойтесь, вы, хвастуны, вонючие водосточные крысы, — заревел я, — и я дам вам шанс увидеть настоящий поединок. Я ставлю пятьдесят баксов и скажу, что я могу побить любого мужчину в этом доме, здесь, на этом ринге, сейчас.

На секунду в зале воцарилась тишина, в это время все задиры и хвастуны в зале затихли, спешно считая свои деньги — эгоизм и невежество мужчин удивительны, — затем поднялся гигантский финн родом из американского гетто, которого я знал как Рыба-меч Коннолли, самый жестокий матрос, который когда-либо оказывался на борту работорговца.

— Я ставлю пятьдесят баксов на то, что ты лжец! — проревел он, размахивая пачкой зеленых.

— Ложи свои деньги и поднимайся! — взревел я, начав снимать свои шмотки. Я часто носил одежду для ринга под уличной, когда был в порту, чтобы всегда быть готовым выйти на ринг в любую секунду.

— Ложи свои, — прорычал он. — Я иду в раздевалку подыскать себе подходящую одежду. Когда я вернусь, мы оставим наши деньги Спагони.

Толпа к этому времени ликовала, зная наши репутации. Коннолли важно направился в комнатушку, которая служила раздевалкой, а я позвал Спагони подойти ко мне. Он потирал руки с ликованием, потому что это было взрывной удачей для него — это будет истеричный конец шоу для поклонников и ничего не будет стоить ему.

Так что я отвел его в угол и сказал:

— Спагони, я делаю тебе одолжение, проводя бой с Коннолли в твоем клубе. Теперь, Спагони, когда Рыба-меч придет сюда и даст тебе свои пятьдесят баксов, ты скажешь ему, что я уже поставил свои полсотни.

— Но ты ничего не поставил, — запротестовал он. — Ты хочешь, чтобы я солгал?

— Спагони, — сказал я, положив руку ему на плечи, и нежно улыбнулся ему в лицо, так что его волосы встали дыбом. — Я люблю тебя как брата. Ты и я всегда был приятелями. Я бы не стал просить тебя сделать что-то нечестное, и ты это знаешь. Поэтому, когда Коннолли вернется, ты скажешь ему, что получил мои пятьдесят баксов, если не хочешь провести остаток своей жизни в инвалидной коляске.

— Если ты выиграешь, никто не узнает, — пробормотал он, слегка содрогнувшись. — Но если ты проиграешь?

— Я проиграю? — фыркнул я. — Ты в своем уме? Во всяком случае, Коннолли точно ничего с тобой не сделает, и он не причинит тебе и половины того, что смогу причинить я, если ты попытаешься обмануть меня.

Наконец появился Коннолли, шагая сквозь толпу в сопровождении трех или четырех бандитов со своего корабля. Он молча поднялся на ринг и сунул пачку банкнот в руки Спагони.

— Это моя половина, — прогрохотал он. — Выкладывай свою, Дорган.

— О, Спагони уже получил все, что причиталось с меня, — заверил его я. — Не так ли, Спагги, старый приятель? — спросил я, осторожно помахивая своим огромным кулаком перед его побледневшим шнобелем.

— О, конечно, — согласился он. — Определенно!

— Тогда давайте начнем, — буркнул Коннолли, направившись в свой угол.

Я сел в своем углу, в котором стоял метис, что работал на Спагони, и Спагони поднял руки, призывая к тишине. Он добился этого, а также пустой пивной бутылки, прилетевшей ему в голову.

Он слегка пошатнулся, дурацки улыбнулся и начал:

— Господа и дамы, о, извините, дам нет здесь. В этом углу — Рыба-меч Коннолли с «Невозмутимого», 195 фунтов, в этом углу — моряк Дорган с «Питона», 190 фунтов. Вы их знаете…

— Да, мы знаем их! — раздались громкие вопли. — Садись, и пусть они начинают, пока мы не закусили тобой, ты, @t%/&*!

Спагони нырнул вниз, раздался звон гонга, и началось избиение.

Я и Рыба-меч были того же мнения. Мы стремительно выскочили из наших углов, каждый был полон решимости вырубить другого и закончить все с первого удара. В результате и от чрезмерного рвения, мы оба промахнулись и растянулись на полу под веселые вопли восторженной толпы.

Мы поднялись, наш нрав не усмирила эта авария, и Коннолли попытался вернуть свой звездный час правым хуком, который в прямом смысле слова заставил меня заглянуть себе за спину. Я отплатил тем, что всадил свою левую перчатку почти по запястье в его живот, и он изменил свой обычный цвет на замечательный зеленый. Я мог бы добить его, но остановился, чтобы спросить его саркастически, не заболел ли он морской болезнью, на что он, словно обезумевший, так сильно ударил меня прямо в рот, что заклинил мою верхнюю губу между двумя передними зубами и заставил меня рухнуть на пол.

Раздраженный этой неудачей, я вскочил и атаковал его с двух рук, и он встретил меня не охотно. Мы обменивались ударами в центре ринга, пока свет не потускнел, все вокруг не погрузилось в красный туман и ринг не закачался под нашими ногами, словно палуба корабля в сильный шквал. Ни один из нас не услышал гонга, и тогда наши секунданты попытались растащить нас друг от друга. В процессе этого один из молодчиков Коннолли нанес мне сильный удар в живот, и я тут же ответил ему грубой затрещиной под подбородок. Этот удар отбросил его через канаты, и он рухнул среди первых сидений в зале, где задремал и мирно проспал весь бой.

Мой секундант облил меня водой и шлепал по спине и моей шее мокрым полотенцем, но я сказал ему раздраженно, чтобы он попытаться достать кусок моей губы, который был забит между зубами. Он не мог этого сделать, но как только прозвучал гонг, в ответ на мою настойчивую просьбу, он выхватил свой нож и освободил мою губу. Я был мгновенно залит кровью, но все же почувствовал себя намного лучше и вышел на второй раунд.

Толпа, однако, увидев кровь, хлеставшую из моего рта и стекающую вниз по моему подбородку, подняла пронзительный взволнованный крик, думая, что я порвал вены или что-то в этом роде. А Коннолли, не зная причину и решив, что я в худшем состоянии, чем был на самом деле, бросился в атаку необузданно и полностью открытым.

Я поймал его взрывным левым хуком в челюсть, который заставил его совершить полное сальто назад под истерические вопли радостной толпы. Если бы он не был сделан из прочного железа, он сломал бы себе шею. После этого он мирно пролежал до счета девять и поднялся с тусклыми глазами. Я быстро сошелся с ним, но он отступил, нетвердо стоя на ногах, полуприсев и уйдя в защиту. Я преследовал его по всему рингу, пытаясь работать с ним в открытую, и бил по его рукам и верхней части головы, это было единственное, что я мог видеть.

Наконец в ярости я обрушил сверху вниз свою правую ему на затылок, что заставило вытянуться его плоское лицо. Я повернулся, направляясь в свой угол, когда — бам! — один из его секундантов опрокинул на него полное ведро ледяной воды, и Коннолли пришел в себя с бешеным воплем. Он распрямился с дикими глазами и воем и, очевидно, обвиняя меня за эту ледяную воду, бросился безумно в бой. Я встал в стойку, чтобы встретить его, но моя нога скользнула по мокрому холсту — мой левый хук рассек лишь воздух над его головой, и Коннолли торпедировал меня ужасным ударом правой в солнечное сплетение. Падая, я залепил ему сверху левым свингом по челюсти, и раунд закончился для нас обоих на полу.