Эрнст Бутин - Золотой огонь Югры [Повесть]

Егорушка, проскочив мимо окна, тоже заметил Еремей. И обрадовался, что не надо разыскивать его по всему детдому. Затормозил, сунул взлохмаченную голову в дверь черного хода кухни.

— Еремейка! — окликнул быстрым шепотом. — Айда-ка, скажу чегой-то!

А Еремей уже шел к нему. Встревожился еще больше: Егорка был босой, без верхней одежки; оглянулся — Алексей и повар, хакнув, взметнули на плиту бак.

— Смотри ты, быстро же Сатаров сдружился с вашими, — удивленно-радостно заметил Алексей, сдвигая на конфорку бак и искоса наблюдая за подопечным.

— С этим, что ль, сдружился? — Парнишка, засовывавший дрова в топку, показал поленом в сторону двери. — А он и не наш вовсе. Домашний.

И растерянно смолк — новый воспитатель кинулся к выходу, но дверь уже захлопнулась, брякнул с той стороны засов.

Алексей с маху ударился в дверь плечом. Отскочил, шибанул ее ступней.

— Чего вы, дяденька? — второй парнишка, мывший морковь, удивленно уставился на воспитателя. — Они ж друзья. Еремей с этим… Вместе на пароходе приплыли.

— A-а, дьявольщина! — взвыл Алексей. — Еще не лучше! Затеяли что-то!

Бросился к внутренней двери. Проскочил коридор, напугав дневального, вылетел на крыльцо. Стрельнув глазами влево-вправо, ссыпался по ступенькам; стремительно обежал дом — никого! Вскинул, сбрасывая со скобы-крюка, толстую железную поперечину, распахнул дверь.

— Где живет этот домашний? — выкрикнул с порога.

— Н-не знаю, — парнишка с полными пригоршнями мелкой моркови растерянно замигал. — Его Анна Никитична вчерась к родным увела…

Алексей не дослушал. Кинулся через кухню в коридор. Вбежал в кабинет заведующей, бросился к висевшему на стене телефонному аппарату. Яростно крутанул ручку, сдернул трубку, прижал ее к уху.

— Где Анна Никитична? — спросил у медленно приподнимавшейся из-за стола заведующей. Нажал пальцем на рычаг, еще раз крутнул ручку.

— Она, как и всегда в базарные дни, ушла на рынок, — торопливо ответила заведующая. — Я ей разрешила. А что, не надо было? — испугалась, увидев, что чекиста даже передернуло от отчаяния. — Не мучайтесь с аппаратом. Он неисправен, у него гальваноэлементы иссякли или как там…

— Елки-палки, одно к одному! — ахнул Алексей, судорожно пытаясь нацепить трубку на рычажок. — Куда отвела вчера Анна Никитична русского мальчика с парохода?

— Извините, — заведующая смущенно и виновато развела руками, — не знаю. Недосуг было. Я оформляла Сатарова и Сардакова, а потом…

— Эх вы! — Алексей вылетел за дверь.

А Егорушка и Еремей тропкой, по которой вчера Анна Никитична вела Егорушку к тетке, уже почти проскочили парк. Егорушка, бежавший впереди, беспрестанно оглядывался на Еремея — тот, почти наступая ему на пятки, взмахивал ножом, которым чистил рыбу, подгонял взглядом: быстрей, быстрей!

Он, ускользнув от Алексея, захлопнув дверь, набросив засов, схватил Егорушку за руку и метнулся в парк. Когда детский дом скрылся за липами и тополями, взглянул вопросительно на внука Никифора-ики. Тот, жадно глотая воздух, выпалил: «Люсю и Антошку увезли. Силком». — «Куда увезли, видел?» — «Не видел, — признался Егорушка, — но куда, знаю…»

Он, как только рванулась коляска с Люсей и Антошкой, бросился за ней. И чуть не упал. Кто-то цапнул его. Егорушка оглянулся возмущенно и осел на подогнувшихся ногах; на него, больно стиснув локоть, смотрела злоехидно бабка. «Ну, сколь наторговал, милок? — Она заулыбалась, но тут же всплеснула морщинистыми руками. — Господи, а иде же бидончик-то?!» Егорушка ни объяснять, ни дожидаться, пока покачнувшаяся от горя бабка придет в себя, не стал. Отпрыгнул в сторону, шмыгнул в толпу, запетлял, завилял меж людьми. «Охти мне, — заголосила за спиной бабка. — Ох, аспид, ох, изверг… Держите его, люди добрые, держите!» Люди добрые и рады были бы задержать — заметались, заколготились, — но кого ловить, кого хватать? А со всех сторон уже загалдели панически: «Ой, кошелек стащили!» — «Ай, деньги вырезали!» — «Кого зарезали?» — «Старуху какую-то зарезали!», уже вскипели то тут то там завихрения барахолки, взрываясь воплями: «Вот он, вот он!» — «Бей его, воровайку, в кровь, христиане!» — «Кровь? Где кровь? Неуж облава?» — «Облава!» — «Караул, облава!»

Егорушка, выскочив из людской толкотни, оказался около извозчичьей пролетки. Сухонький рябой старичок, ссутулившийся на козлах, хитро посмотрел на него: «Тебя, что ль, ловют? — И когда Егорушка, встревоженно оглядываясь, кивнул, скомандовал: — Садись!» Обрадованный Егорушка мигом оказался в пролетке; старичок не мешкая огрел вожжами понурую гнедую кобылу, и та припустила скачками. Егорушка глянул по сторонам — по этой улице спустился совсем недавно под барабанный рокот, под серебристые переливы трубы, под уверенные, решительные песни краснознаменный отряд, разорвав в своем смелом движении скопище барахолки, по этой улице шел вчера он, Егорушка, в детдом вместе с Еремеем, Антошкой и Люсей. «Да куды тебя, постреленок?» — спросил, слегка повернув голову, извозчик. «К первой детской коммуне», — робко попросил Егорушка, все еще не веря, что ему так повезло, что подвернулся такой добрый дяденька. Сначала Егорушка хотел бежать к начальнику Фролову, чтобы ему рассказать про Люсю и Антошку, но… Где его искать, Фролова-то? Ладно, что оказался на этой улице — мигом будет у Еремея, уж он-то знает, где найти Фролова!.. А может, сам что ни то придумает: на пароходе сказал, будто хочет словить Арчева, просил, чтоб не мешали. Нет, нет — к Еремею, только к Еремею!.. «Приютский, значитца? Жиган? — Старик извозчик вдруг проворно обернулся, цапнул с головы Егорушки картуз. — А ну давай сюды, чего там спер, карманщик!» Ошеломленный Егорушка отшатнулся. «Я? Украл?! Ничего я не украл!» — «Кому сказано, отдавай гаманок! — закричал вдруг грозно старик. — Сымай спинжак, проверю!» — и принялся еще яростней подгонять кобыленку. «Чтоб я не выпрыгнул», — догадался Егорушка, торопливо расстегивая пальтецо. Подал его старику. Тот принял, ощупал карманы, подкладку, сунул пальтецо под себя. Посоветовал с ухмылочкой: «Лучше отдай добром, чего стырил. Не то свезу в участок, тама все едино у тебя ворованное выщелкнут!» Угрозы Егорушка испугался: сколь продержат в том участке — неведомо, а как же Люся, Антошка? «Да не жулик я, дяденька», — притворно захныкал он, изготовившись выскочить из пролетки, но старик, сидевший уже вполоборота, ловко схватил за волосы. «Куды? — заорал он страшным голосом. — А как платить собираешься, коли не жулик?» Егорушка охнул, подался за рукой извозчика — старик нещадно тянул за волосы. «Сапоги отдам. Отпустите, дяденька! — взмолился Егорушка. — Новые, яловые, совсем еще добрые. Я их два раза и надевал-то: на троицу да на петров день. Ай, ай, больно!» И вскинув ногу на колено, стянул левый сапог; затем таким же манером правый. Сунул их старику. Тот разжал пальцы, схватил одной рукой сапоги, а другой натянул вожжи. «Выметайся! — взвизгнул и даже ногами засучил, запотопывал, пугая. — Какое их благородие нашлось на извозчиках разъезжать, голь босяцкая!» Егорушка стряхнул портянки, и его точно сдуло. Кинулся к аллее парка, около которой остановилась взмыленная лошаденка; оглянулся со злыми слезами на старика — тот хозяйственно простукивал согнутыми пальцами подошвы сапог, — вот и все, ничего не осталось на память о дедушке Никифоре: ни сапог, ни картуза, который тот сшил, ни верхней одежды, которую тот купил. Егорушка схватил с земли камень, запустил им в извозчика — жалко, не попал! — и со всех ног кинулся вправо, в кусты, на случай, если старик бросится вдогонку. Выскочил к дому-теремку, оказавшись у задней его стены…