Робер Мерль - Остров. Уик-энд на берегу океана

Парсел был так изумлен, увидев Маклеода в своем заповеднике, что даже не поздоровался с ним.

— Мне нужно с вами поговорить, — продолжал Маклеод.

— Ладно. Только уйдем отсюда. А то вас может смыть волной.

Прыгая с утеса на утес, он добрался до маленького грота, расположенного под тем самым пиком, через который он для безопасности закидывал веревку. Маклеод следовал за ним по пятам, н когда Парсел уселся у входа в грот, он тоже присел шагах в двух н стал смотреть на море.

— Уж не из–за того ли вы на меня сердитесь, что вышли из ассамблеи? — сказал Маклеод, вопросительно взглянув на Парсела.

— Ни на кого я не сержусь, — отозвался тот.

— Я заходил к вам, — быстро проговорил Маклеод. — А ваша жена сказала, что вы на Роп Биче. Неплохо здесь у вас, — добавил он, критически оглядывая бухточку. — По крайней мере для тех парней, которым по душе, как марсовым, привязывать себя веревкой к рее. А для меня места маловато. Я тридцать лет такие упражнения с веревками проделывал, и чудо еще, что кости себе не переломал.

Он сидел по–домашнему, прислонясь к округлому выступу утеса, и говорил с непринужденным видом. Парсел мог сколько угодно любоваться его профилем ощипанного орла, его длинными, как паучьи лапы, руками, небрежно брошенными вдоль тела. Панталоны Маклеода в белую и красную полоску были залатаны на коленях квадратными кусками парусины, и трудно было решить, что грязнее — штаны или белая фуфайка, плотно обтягивавшая его тощие бока.

— Я видел вашу раздвижную стенку, — продолжал Маклеод. — Уж коль скоро я очутился у вас, то позволил себе осмотреть ваше хозяйство. — И задумчиво добавил: — Для любителя вы, Парсел, молодец. Я уже давно это заметил, еще когда вы строили себе дом. Кроме меня, вы единственный сообразили обшить стены в кромку. Итог: только наши с вами хижины не боятся воды. Нужно же быть дураком, — вдруг воодушевился он, — чтобы поставить обшивку в стык, как все они сделали, особенно когда нет стыковой планки. Итог: конопать не конопать, а от сквозняка не убережешься. Нет, я верно сказал про кромку. И я не в комплимент вам говорю, но вы, Парсел, здорово разбираетесь в плотничьем деле.

Так как Парсел не ответил, Маклеод исподтишка взглянул на него.

— О вашей раздвижной стенке я вот что скажу: сразу чувствуется человек с принципами. Пожалуй, принципов даже чересчур многовато. Я всегда говорил: если любитель хорош, он работает не хуже профессионала. Разница лишь в том, что дело у него не так быстро спорится и что он слишком уважает правила. А я вот что вам скажу, — доверительно нагнулся он к Парселу, как бы открывая ему важные тайны плотнического ремесла, — самое хитрое дело — нарушать эти чертовы правила, чтобы получалось у вас так же хорошо, словно бы они и не нарушены.

— Спасибо вам за совет, — заметил Парсел.

— К вашим услугам! А если вам когда понадобится какой инструмент, только мигните. У меня есть инструменты и с «Блоссома», да и свои тоже, только я своих никогда никому не даю, но для вас сделаю исключение, поскольку, как говорится, вы сами мастер!

Неслыханное дело — Маклеод предлагает ему свой инструмент! Услышав это великодушное предложение, Парсел чуть языка не лишился. И молча обернулся к своему собеседнику. Маклеод смотрел вдаль, подняв брови, полуоткрыв рот. Казалось, он сам удивляется своей щедрости.

— Вчера вечером ко мне приходили черные. Все шестеро с Омаатой, — вдруг без всякого перехода сказал он.

— С Омаатой?

— Она им переводила.

— А! — заметил Парсел.

И замолчал. Только это «а» — и молчание…

— Вы, надеюсь, догадываетесь, зачем они ко мне приходили?

Так как Парсел молчал, Маклеод добавил:

— Само собой разумеется, я ответил «нет». Тогда они вручили мне вот этот сверточек и ушли.

Маклеод вынул из кармана пакетик и протянул Парселу. В нем оказался пучок маленьких палочек, перевязанных лианой.

— Вы не знаете, что это означает?

— Отчасти догадываюсь, — ответил Парсел, пересчитывая палочки.

— Не утруждайте себя зря. Их тут ровно двадцать восемь штук.

Парсел связал палочки и вручил их Маклеоду.

— По моему мнению, они дают вам срок — одну луну, — чтобы вы изменили свое мнение.

— Какую луну?

— Двадцать восемь ночей.

— Ага, — буркнул Маклеод и спросил, помолчав: — А если я не изменю мнения?

— Тогда они придут ночью и вонзят в вашу дверь дротик.

— Ну и что?

— Это означает, что они дают вам еще одну луну.

— А по окончании этой луны?

— Они вас убьют. Маклеод присвистнул и сунул руки в карманы. Лицо не дрогнуло, но когда он заговорил, голос звучал слышно:

— А как же они меня убьют? Наступило молчание. Парсел пожал плечами.

— Только не думайте, что они пойдут на вас войной? Это не в их духе. Война в представлении таитян — это засада.

— В эту игру и вдвоем поиграть можно, — заметил Маклеод.

Парсел поднялся.

Он углубился в грот; ветер сразу утих, и Парсел всем телом ощутил солнечное тепло. Должно быть, жара началась уже давно, но из–за свежего бриза совсем не чувствовалась.

— Играть! — воскликнул он. — Хорошо, если бы дело шло только о вашей собственной жизни!

— Значит, они до всех добираются? — хмуро спросил Маклеод.

И так как Парсел не ответил, он продолжал:

— Значит, поголовная резня? Значит, по–вашему, они это задумали?

— Нет, не задумали, — возразил Парсел. — Они не такие, как белые. Они не думают о том, что будут делать, и не обсуждают сообща такие вопросы. Они следуют чувствам. Потом в один прекрасный день начинают действовать. И хотя заранее ничего друг другу не говорят, действуют согласованно.

— Чувства! — презрительно буркнул Маклеод. — Какие еще чувства?

— Злоба, ненависть…

— Против меня?

— Против вас, против Смэджа, против всех перитани

— И против вас тоже?

— И против меня тоже.

— А почему против вас?

— Они не понимают моего поведения по отношению к вам.

— Ну, за это я их винить не могу.

И Маклеод расхохотался скрипучим смехом, прозвучавшим, впрочем, фальшиво. Парсел заговорил снова:

— Они считают, что мне следовало объединиться с ними, чтобы вас свалить.

Наступило молчание, потом Маклеод сказал:

— Именно так я бы и поступил на вашем месте. И точно так же поступил бы Бэкер, не будь он вашим дружком. Вы мне скажете; «Таков уж я, Парсел, и такова моя религия». Я двадцать лет шатался по белу свету и ни разу не видел, чтобы религия хоть на грош изменила человека. Плох он, плохим и останется с Иисусом Христом или без Иисуса Христа. Причина? Сейчас скажу. Насчет песнопений, — добавил он, сложив на груди руки, как покойник в гробу, — это еще куда ни шло. Но вот насчет поступков — шиш! Итог: на десять тысяч человек только один какой–нибудь сукин сын принимает религию всерьез. И в данном случае — это вы, Парсел. Повезло мне, что я на такого напал! Заметьте, это я ценю, — добавил он многозначительно, но Парсел так и не разобрал, говорит ли он насмешливо или с уважением. — Если бы не вы, сейчас в лагере черных имелось бы целых три ружья…