Абрахам Меррит - Мир приключений, 1929 № 03-04

Собаченка внизу взвизгнула еще раз отчаянным голосом и замолкла.

Он вспомнил крысу, затравленную два часа назад… Неужели и он испытает через час, через два все то, что чувствовали эти животные, умирая в своих клетках?

Страшным усилием воли Штеккер взял себя в руки. Надо спокойно обсудить положение и поискать пути к спасению. Из комнаты выхода нет. Телефон? Он внизу, чтобы добраться до него, надо прорваться через узкую дыру, закупоренную газом… Да и все нижнее помещение полно им, он сам видел… Значит, что же? долбить стену? На столе лежал маленький молоток с заостренным концом. Он ухватился за эту мысль. Сколько же времени потребуется, чтобы пробить таким оружием кирпичную кладку? Часа три — четыре? Он взял молоток и ударил им по стене. Посыпались мелкие осколки штукатурки, известковая пыль. После нескольких минут обнажился кирпич, от которого самые сильные удары отбивали лишь незначительные обломки. Штеккер оглянулся назад: багровый туман выползал из-за складок шторы и змеился струйками у порога.

Он почувствовал, как давящий ком подкатил к горлу и захватил дыхание… Короткое рыдание вырвалось из груди надорванным звуком, в котором он не узнавал своего голоса. Все тело вдруг покрылось холодной испариной. Он машинально вытер платком лоб и продолжал смотреть на струйки тяжелого газа, расползавшиеся по направлению к его ногам. Еще минута, и стоять на этих холодных плитах будет немыслимо.

В это мгновение странный звук привлек его внимание. В дальнем углу копошились две темные фигуры и пищали визгливыми голосами. Это были крысы, выгнанные газом из подполья, — те самые, которым впоследствии, вероятно, было бы суждено также попасть сначала в капкан, а затем под колокол в большой лаборатории. Животные метались по комнате, попадая временами в дрожащие бурые клочья, и каждый раз вскрикивая от боли. Вдруг обе они, словно сговорившись, прыгнули к длинному столу, стоявшему вдоль стены, противоположной окну, и вскарабкались на его гладкую поверхность.

Штеккер окинул взглядом пол, — газ лизал уже подошвы его ботинок. Непроизвольным движением бросило и его туда, где жались в углу напуганные зверьки. Он вскочил на верхнюю доску стола и встал, прислонившись к стене, бледный, растрепанный, страшный, с блуждающими глазами, сжимая в руке рукоятку молотка. — Что же дальше? бороться против неизбежности или… Он снова взглянул вниз, где багровые волны колыхались у основания стола и между ножками табуретов. В сущности так просто было положить конец всему: броситься вниз и вдохнуть раз этот тошнотворный студень…

Он вспомнил страшный крик затравленного животного под стекляным колпаком и вдруг весь задрожал мелкой, неуемной дрожью. Нет, это всегда успеется… Надо бороться, пока есть еще хоть искра надежды. Выбрав место на высоте груди, он придвинулся к стене и стал ожесточенно долбить ее молотком. Снова посыпалась штукатурка, обломки кирпича, белая пыль. Он работал с исступлением, не останавливаясь ни минуты, обливаясь потом. И работа принесла успокоение. Не то, чтобы родилась надежда, а просто он всем существом ушел в эти лихорадочные удары, чувствуя, как медленно падает перегородка, отделяющая его от мира. Надо проломить только небольшое отверстие, позвать на помощь, увидеть людей.

Он взглянул еще раз назад. Газ поднимался уже до половины высоты стола, а выбоина в кирпиче была глубиной не больше кулака. Штеккер вздохнул всей грудью; голова закружилась от приторного противного запаха. Какое безумие! Надо было начать работу гораздо выше, как можно выше, чтобы газ не успел подняться к ногам. Взгляд его снова упал на табурет, стоявший шагах в трех от стола. — Чорт… как мог он допустить такую ошибку? Ведь через полчаса на столе уже нельзя будет стоять.

Несколько секунд он простоял в нерешительности, потом вдруг положил молоток у стены, застегнул почему-то наглухо пиджак, стиснул зубы и прыгнул вниз… Жгучая нестерпимая боль охватила ноги до колен. Казалось, что по коже водили раскаленными зубьями железной пилы; эта боль сверлила мозг, сводила судорогой мускулы, туманила глаза. Он испустил звук, похожий на рычание, и сделал шаг вперед… Судорожным движением схватил он табурет и бросил его на стол. В глазах темнело, ноги горели невыносимо. Шатаясь, как пьяный, шагнул он назад к столу, почти упал на его край и со страшным напряжением втащил на доску вдруг осевшее, расхлябанное туловище.

Минут пять лежал он на столе, корчась от боли, и плакал бессильными, холодными слезами. Потом боль несколько улеглась и вместе с тем началась снова работа мысли. Он взглянул через край стола и всмотрелся пристально в колеблющееся красное море: оно колыхалось почти на том же уровне, повидимому скорость движения его убывала. Или это только показалось? Он посмотрел на часы, было четверть двенадцатого, но он не знал, когда началась катастрофа. Во всяком случае впереди была еще вся ночь, — помощь придет не раньше утра, если до тех пор он останется жив. А пока надо что-то делать, чтобы не сойти с ума в этом жутком ожидании.

С трудом ступая на обожженные ноги, он дотащился до табурета и передвинул его в угол стены, чтобы дать больше устойчивости телу. Затем, преодолевая страдания, сжав зубы, чуть не плача от боли, вскарабкался на шаткую деревянную площадку и встал на ноги. Он вспомнил вдруг свою недавнюю жертву, как она спасалась на колодку, предусмотрительно поставленную посреди резервуара. Ему почудилось что-то странное в этом сопоставлении, какая-то дьявольская насмешка судьбы. Но еще раз взял он себя в руки и отбросил назойливые мысли. Нелепая фантастика, игра возбужденных нервов. Сейчас надо думать об одном и даже не думать, а только делать — долбить, долбить, пока еще могут пальцы держать молоток.

И он принялся в третий раз за свою работу, выбрав место в стене недалеко от угла. Он весь как-то сжался, стиснул зубы и, не оглядываясь назад, наносил удары. Они падали один за другим частые, гулкие, упорные, под ними сыпалась белая и красная пыль, и отчетливо слышно было ее шуршание в напряженной тишине, становившейся с каждой минутой непереносимее. Казалось даже, что самое страшное это не то, что творится там, за спиной, на каменном полу, куда он боится оглянуться, а именно эта грызущая, убийственная тишина. И он бил по стене с остервенением, шепча проклятия сквозь стиснутые зубы, борясь гулом ударов с пугающим молчанием. Он уже потерял сознание времени в этом неустанном напряжении, когда снова шум под ногами заставил его взглянуть вниз.

Это крысы бегали от угла к табурету, тыкались головами в молчаливые стены с жалобным писком. Газ поднялся до уровня стола и, обжигая их, полз клочьями по его поверхности.