Л. Шмидт - Мир приключений, 1929 № 02

— На части колесуйте, — не вру. Сидят они на станции кавказской и о дочке своей, что Павликом прозывается, шибко тоскуют. Вот и телеграмм так показывает…

Марьюшка подала телеграмму Петрова № 2. Марфа Саввична сняла с головы ко сынку, прочла и уставилась на нее испытующим взглядом.

— Может он об отродьи «москвички» беспокоится? Говори, Марья, дочь или сына она ожидает?

— Не дано мне разуменья по акушерской части, Марфа Саввична. По простецки я так соображаю, что выяснится это лишь через девять месяцев.

— Так ты к обману не причастна? Сними икону, побожись…

Марьюшка тоскливо обшарила глазами корридор.

— Петр Петрович сами все иконы сняли, боялись — из начальства кто нибудь заглянет.

— Что мне делать? Как мне быть? — заплакала Марфа Саввична, опускаясь возле кроватки ребенка, как олицетворение плачущей Немезиды. — Павлушенька, сынок мой ненаглядный, научи, любить ли мне отца твоего, как друга, или мстить ему как врагу?

— Агу!.. — сказал Павлушенька, хватая мать за нос.

— Батюшки! — всплеснула Марьюшка руками — Младенец и тот против отца!

— Вот что! — вскочила Марфа Саввична. Я ему полтинник не прощу! Еще пятерку выброшу, а узнаю, то-ли он по трамваям скачет, то ли на Кавказе сидит. Пиши телеграмму…

Под диктовку Марфы Саввичны Марьюшка нацарапала телеграмму:

«Ставрополь, востребования, Петрову. Отвечай где ты Ставрополе пли Ленинграде, если Ставрополе обнимаю, если Ленинграде проклинаю, сынок говорит агу, дважды законная жена Марфуша».

В конце Марьюшка украдкой приписала: «Насчет дрызганья пустяки, прежняя живет Середой».

Петр Петрович, который жил на телеграфе, получив эту телеграмму, решил отправиться к психиатру. В приемной, где было много больных, какой-то молодой человек обратился к Петрову со странными словами:

— Дедушка, подвиньтесь немного…

— Извольте, внучек, — шутливо сказал Петр Петрович.

Молодой человек сел рядом, посмотрел пристально на него и участливо заметил:

— Лицо у вас совсем молодое, а волосы седые. Вам бы покраситься…

Петров бросился к зеркалу и ему стало страшно за себя: на него смотрело чужое лицо, бледное, точно осыпанное мукой, с серебряными волосами. Сердце его остановилось и кровь мгновенно замерзла в жилах. О я бессильно опустился на стул. «Какая печальная судьба»! — думал Петров в полумраке приемной. — «Я поседел в одну минуту… Меня преследует злой Рок… А еще говорят, что никакого Рока не существует… Нет, древние мыслили глубже нас… Например, вся «Илиада» старика Гомера полна сетованиями на судьбу»…

Доктор, пожилой флегматичный человек, выслушав Петрова, категорически заявил:

— У вас неврастения, психостения, истерия и расстройство волевых импульсов. В соединении с имеющимся на лицо миокардитом. осложненным перикардитом и воспалением околосердечной сумки, картина получается безотрадная. Вы лечились? Какая непростительная беспечность. Это может окончиться весьма плачевно.

— Кроме того, доктор, я почему-то поседел моментально. Час назад, идя на телеграф, я видел свое отражение в зеркале у магазина. Мои волосы были черны, как ночь, а теперь видите…

Доктор был страшно близорук и до крайности утомлен. Он подумал.

— Да, это случается… Иногда люди седеют в одну минуту. Вы к автопегии никогда не прибегали? Жаль, это иногда дает хорошие результаты. У вас на лицо все признаки афазии… Да… Так вот что… Я пропишу вам санаторный режим, степной воздух, полный отдых и побольше кумыса. Вы не могли бы поехать в Ставрополь?

Петров подскочил, точно его ужалила змея:

— Доктор, ущипните меня…

— Зачем это вам?

— Это необходимо. Если вам не трудно, ущипните сильнее.

— Вы правы. Я забыл исследовать вашу чувствительность… Станьте так… Что вы чувствуете?

— Ой, — вскрикнул Петров.

— Все в порядке, — сказал доктор. — Как я и предполагал, все признаки гиперрестезии при общей анестезической коньюнктуре… Так вот, в Ставрополь и никаких…

— Но разве я не в Ставрополе? — несмело спросил Петров.

— Разумеется, вы в Ставрополе, но я подразумеваю Ставрополь Самарский…

— Какой же я осел! — Петров хлопнул себя ладонью по лбу, — на пол посыпались какие-то белые хлопья, как будто просыпали коробку пудры.

— Скажите, больной, давно вы линяете? — спросил доктор, близоруко всматриваясь в пациента.

— Фальшивая тревога, доктор! — засмеялся Петров. — Поседение искусственное. Я вспомнил… Возле мучного лабаза грузчик стукнул меня мешком. Ну, а так как я хожу без шляпы, то понимаете?..

Доктор, видимо, не совсем понимал:

— Да, да… Разумеется, если этак ударят из-за угла мешком, то, конечно… Метафорически, понятно… Так вот, спешите исправить вашу ошибку, иначе может кончиться для вас плачевно, — волновался доктор, как истинный сангвиник.

Петров раздумывал, наконец сказал:

— Доктор, а что если вся моя болезнь, так сказать, — искусственное поседение? Какие меры принять, чтобы вернуть утраченное спокойствие?

— Избегайте ходить там, где таскают мешки… Только и всего, — рассеянно ответил доктор, впуская следующего пациента.

Середа и Софья Ивановна осматривали Петергофские фонтаны, бродили по парку, любовались многоцветными травами и полною грудью пили живительный воздух. Когда устали, опустились на траву.

Семен Семенович не спускал с нее очарованного взгляда, ему нравилась ее прозрачная бледность.

— Ты сейчас похожа на мальчика, — сказал он. Эта стриженая головка, эта порывистость движений так к тебе идут.

— Ты находишь? — улыбнулась она.

Солнце только что село. Прямо перед ними в бледно-голубом небе маячил новорожденный серпик луны. Софья Ивановна посмотрела на него и задумалась.

— Ты веришь в приметы? — спросила на. — Посмотри на лунный серп — совсем буква С… А ведь меня зовут Софья, а тебя — Семен, да еще Семенович, да еще Середа…

— А ведь действительно! — вырвалось у Середы.

Неожиданно румяное личико Софии Ивановны затуманилось. Она вспомнила отсутствующего мужа… Ведь Ставрополь тоже начинается на С…

Чтобы прогнать тяжелые мысли, он сказала.

— Не покататься ли нам на лодке?

— Восхитительно! Я сам хотел это предложить.

Они направились к морю, шумевшему вдали. Когда проходили мимо фонтанов, Софья Ивановна обратила внимание на радугу, висящую над водяною пылью фонтанов.

— Смотри, какая прелесть, — сказала она.

— Это — венец нашего счастья, — сентиментально шепнул Середа.

Море светилось, как зеркало. Послезакатные сумерки набрасывали на водную гладь неуловимую матовую дымку. Когда лодка отплыла несколько от берега, Софья Ивановна, сидевшая на руле, сказала: