В. Срезневский - Мир приключений, 1928 № 07

По всем дорогам в Кулагине шли люди: хотелось хоть одним глазком взглянуть на страшного человека и на его есаула, играющего на дудке. Приходили и в окошко разглядывали арестованных, как диких зверей.

Клешня в дурацком колпаке растерянно поглядывал на толпу, шумевшую под окнами, глядел на сплюснутые о стекло носы и лбы, и в глазах его было почти безумие. А есаул сидел на лавке и целыми днями, как ни в чем ни бывало, играл на дудке.

— Веселый малый! — говорили в толпе.

— Не унывает!

Но больше разговоров было о душегубце Клешне. Его разглядывали до тонкости и ни одно движение не уходило от внимания зрителей, с утра до вечера льнущих к окну.

— Пымали, когда, он без бороды был. А теперь, вишь, выпутает поманеньку. В роде сознаваться начинает!

— Правильно было сказано: «борода подрезана». Вишь, она у него какая рубленая.

— Теперь все равно попался. Бороду нечего скрывать. В настоящем виде показывается.

— А почему на ем колпак от такой?

— Известно для чего! Для отводу глаз. Сказано в бумаге-то: часто меняет одежу.

— Правильно! Кабы честный человек был, колпак не носил бы!

Местные власти по несколько раз в день допрашивали Клешню. Уговаривали его во всем признаться и сказать, куда он запрятал тело Беспрозванова. Допрашивали и есаула. Допрашивали их вместе и врозь. Старались сбить их или запугать самосудом, — но оба преступника держались первоначального показания и утверждали, что они знать ничего не знают и о бандите Клешне первый раз услыхали тогда, когда к ним в сад приходили Беспрозванов с писарем.

Не добившись ничего путного от арестованных, местное начальство под усиленным конвоем отправило их в Порточино для дальнейшего следствия.

В самый день прибытия арестованных бандитов в уездную милицию, там была получена из Карманова бумага довольно странного содержания:

— «Карманумилиция, — говорилось в этой бумаге, — сообщает, что бандит, известный в трудящемся крестьянстве под именем Клешни, сего числа пойман карманумилицией. Пострадавшим от незаконных действий оного социально-опасного элемента порточинцам, как-то: грабеж, конокрадство, убийство или кража, предлагается явиться в Карманово для опознания элемента».

В Порточине эта бумага вызвала недоумение. Подумали в решили на эту провокацию не поддаваться, а ответить строгоделовой бумагой:

— «Порточумилиция, — написал писарь, — доводит до сведения Карманумилиции, что порточинские пострадавшие производят опознание Клешни в своем уезде, где задержанный вместе со своим есаулом Клешия находится под арестом двенадцатые сутки. Желающие пострадавшие кармановцы приглашаются для опознания оных в порточумилицию».

Старая вражда между уездами разгоралась от этих бумаг необычайно остро. Бумажки сыпались из уезда в уезд дождем. Бумажки обидные, издевательские, насыщенные презрением. Нарочные с этими бумажками, встречаясь на дороге, переругивались неприличными словами и, разойдясь каждый в свою сторону, долго оглашали воздух прощальными приветствиями:

— У-хо-ре! Зы! — кричал посланный с порточинской бумагой.

— Ко-зло! Дои! — надрывался кармановец.

В конце концов в распрю вмешалась губернская милиция. Ознакомившись с делом, губернское начальство установило, что Клешня пойман только один. И поймала его не порточинская, а карманумилиция. В Порточине же томились в заключении совершенно неповинные люди.

Порточинского Клешню немедленно освободили вместе с эсаулом. Клоун вышел, тут же сел на крыльцо и заплакал. Плакал он молча, без звука, как плачут на экране кино. Только плечи его подергивались, как крышка на кастрюле с кипящим молоком.

Порточинцы утешали его:

— Не плачь, родимый! Раз если ты не Клешня, то не плачь! Иди! Ничего не будет!

Вот именно, «ничего не будет». Все, что он скопил за свою долгую тяжелую жизнь, у него пропало «при обыске». И теперь уже этого «никогда не будет». Никогда!

Кармановский Клешня во всем сознался. Он возвратил деньги, ограбленные у артельщика, и рассказал, как производил обыск с порточинцами в яблочном саду у человека с собачками. Продиктовал писарю список вещей и денег, отобранных у клоуна, но возвратить их не мог:

— Разделил промеж своими ребятами.

Когда порточинцы узнали, что они охотились на Клешню под руководством самого Клешни, они качали головами, чесали в затылках и мужественно, хотя и негромко, сознавались:

— Действительно, козлодои!

Новелла ГВИДО МИЛАНЕЗИ　

С итальянского пер. Е. ФОРТУНАТО　

Иллюстрации А. В. ЮРГЕНСА

Командир миноносца «Проклион» удивленно приподнял брови и подозрительно посматривал на письмо, положенное дежурным матросом на столик: прикоснуться к нему было противно, так был испачкан конверт грязными, мокрыми пальцами.

— Кто принес эту мерзость? — злобно спросил он с настроением человека, проведшего отвратительную ночь из-за нестерпимой качки.

— Так что… каторжник… он в лодке здесь.

— Хоть бы их когда-нибудь заставляли мыть руки! — буркнул офицер и, взяв в одну руку циркуль, лежавший на мореходной карте, а в другую разрезательный ножичек из слоновой кости, заменил ими нож и вилку и ухитрился довольно ловко достать письмо из конверта, не прикоснувшись к нему.

— Ах… это от заведующего колонией преступников, — вполголоса сказал он, бросив беглый взгляд на подпись. — И что же этому заведующему от меня нужно?

Если бы лейтенанту Карло Б. не пришлось всю ночь слышать ритмичные удары волны о борт его судна, приставшего еще накануне вечером к бую в бухте Капрайа, и к тому же еще не пришлось бы испытывать непрерывного нырянья от качки, а удалось бы спокойно, как следует, выспаться и отдохнуть, он, конечно, вспомнил бы тотчас же, что это письмо является ответом на его же послание. Ведь, он сам накануне, едва войдя в бухту, известил заведующего колонией преступников, — единственное должностное лицо на острове, — что он прибыл для технического осмотра мыса Траттейа и покорнейше просит «господина заведующего колонией преступников» прислать ему проводника. Ведь, он, командир миноносца «Проклион», совершенно не знает местности и не имеет никакого понятия, как здесь раздобыть себе возницу среди местных жителей.

Но при первых же любезных словах этого письма от заведующего колонией преступников лицо офицера, до того такое хмурое и недовольное, прояснилось и, когда обычная улыбка разгладила его — увы, слишком рано облысевший лоб, — он уже вспомнил все.