Эмилий Миндлин - Всемирный следопыт, 1927 № 09

Звук оказался первым, что приковало внимание. Он был похож на гром, только много сильнее, чем самый сильный гром. Но прежде, чем факт его появления вошел в наше сознание, в следующую тысячную долю секунды возникла мысль о том, что гром этот не сверху, а снизу… Он как бы рвался откуда-то из-под земли, клокотал где-то под ногами.

В микроскопическую долю мгновенья я успел заметить начавшую поворачиваться ко мне голову Меджида. Но все произошло о такой молниеносной быстротой, что возница даже не успел совершить поворот шеи в мою сторону. Почти сейчас же я увидел, как смешно и беспомощно он привскочил на козлах, точно подпрыгнул, и с силой брякнулся на кожаное сиденье, но брякнулся боком. Одновременно подняло и меня самого, словно кто-то схватил меня под руки и подбросил кверху над кабриолетом. В какую-то следующую долю секунды я уже валялся на дне экипажа, тщетно стараясь ухватиться за что-нибудь, что могло бы меня удержать…

Самое любопытное, что в такую минуту человек теряет способность элементарно соображать. Просто потому, что все совершается быстрее, чем может родиться самая быстрая мысль. Все, что делаешь, делаешь как бы вслепую. Действует только инстинкт. Время исчезает в такие минуты. Не знаешь, секунда ли прошла, или час…

Итак, я лежал на дне кабриолета, не только не понимая, но даже не пытаясь понять, что собственно происходит… Я тянул руки к сиденью, чтобы подняться и сесть на прежнее место.

Прошла еще безмерно малая доля секунды — и, чувствуя сильную боль в спине и ногах, я о изумлением обнаружил себя самого уже на шоссе. Что-то дернуло кабриолет, он стремительно пронесся куда-то прочь от меня, и я вылетел из пего, даже не замечая процесса «полета»…

Грохотало у самого, уха… Я лежал на земле, ухом припадая к шоссейной пыли. Было похоже, что под тонким покровом земли с ужасающей быстротой катится камерная лавина, огромные глыбы гранита сталкиваются будто бы с землей, перекатываются одна через другую и, сотрясая землю, несутся неизвестно куда…

Грохот стих. Я приподнялся и оглянулся вокруг. «Чортов палец» на краю ущелья валялся где-то внизу, словно его выдернули с необычайной легкостью и вывернули. Высокую пихту, секунду назад висевшую на скале над дорогой, придавил громадный камень, согнувший ее до земли…

Внизу, у подножья ущелья, море ходило волнами… Казалось, ведь только-что его бесцветная мертвая гладь раздражала взор скучным однообразием. Сейчас огромные волны налетали на прибрежные камни, разбивались о них, рассыпались на мельчайшие брызги, выбрасывали на берег груды мелких камней и песку.

Море теперь потемнело, вздулось… Мутные клочья пены плавали на его поверхности, устремляясь на гребнях волн к берегу. Но небо оставалось таким же безоблачным, ненарушаемо чистым, и так же был мучительно тих и зноен воздух. Волнение без малейшего ветерка — необычайное, удивительное явление!..

Я взглянул в сторону кабриолета. Меджид сидел на козлах, раскачиваясь, как пьяный. Его лицо было мертвенно бледно и руки беспомощно размахивали в воздухе. Лошадь несла кабриолет над самой пропастью… Было похоже, что тончайшая ниточка отделяет подскакивавшие на камнях колеса от падения в ущелье Шайтан-дере.

Я бросился нагонять Меджида с надеждой вовремя удержать лошадь. Несчастный, обернувшись ко мне, что-то кричал… Я слышал только звук его голоса, но слов разобрать не мог из-за сильного шума моря, доносившегося снизу.

Именно в эту секунду раздался второй подземный удар… Опять, как и в первый раз, сначала под ногами прокатился гром. Опять казалось, что под землей ворочаются, со стремительной быстротой несутся исполинские камни, сотрясая почву… Существует у иных представление, что в подобные минуты земля «раскачивается» из стороны в сторону. Ничего подобного! Ощущение таково, словно человека на мгновение приподнимают от земли. Он перестает чувствовать под своими ногами почву, — и ото самое непривычное, самое волнующее явление, более всего заставляющее чувствовать величайшую растерянность.

Так было и со мной. Меня приподняло. Какую-то долю секунды я висел в воздухе и затем опустился в прежнюю точку… Я не упал на этот раз. Позже, вспоминая все происшедшее, я пришел к выводу, что землетрясение было не такой силы, чтобы человек не мог устоять на ногах. Если я вылетел из кабриолета, то это, конечно, потому, что испуганная лошадь дернула и понесла.

Лучше было бы и для Меджида, если бы и его бросило с козел. Увы, положение татарина казалось угрожавшим его собственной жизни. Второй подземный удар довел и без того обезумевшую лошадь до предела бешенства. Прежде, чем я успел добежать до кабриолета, — лошадь взвилась на дыбы, сломала лакированные нарядные оглобли кабриолета и ринулась вниз, в пропасть, в усеянное острыми камнями глубокое дно Шайтан-дере…

В эту минуту в воздухе промелькнул бархатный с блестящими пуговицами жилет моего Меджида, и на пыльное шоссе грузно шлепнулось, словно мешок, наполненный тяжким грузом и брошенный с верхнего этажа, — тело татарина…

Я подскочил к нему. Меджид отделался незначительными ушибами. Быстро прийдя в себя, он приподнялся и, сидя в пыли, стал растирать расшибленный локоть.

Его побледневшие губы беспрестанно шептали какие-то слова. Нагнувшись к нему, я успел разобрать:

— Шайтан… Шайтан…

В суеверной голове Меджида, несомненно, возникла мысль, что все происшедшее — дело рук чорта — «шайтана». И мне было трудно разубедить татарина, упорно связывавшего разразившиеся над нами беды с чортовым ущельем, возле которого землетрясение застигло наш злополучный кабриолет.

Несколько минут мы о Меджидом не двигались с места, инстинктивно готовясь к новым подземным толчкам. Однако, было похоже, что толчки прекратились. Они успели в кратчайший срок достаточно сильно изменить местность, которой я любовался за минуту до всего происшедшего. Разительнее всего была перемена на море, которое вздулось и покрылось теперь огромными, разбивавшимися о берег волнами. Несколько больших камней скатилось с шоссе в глубину Шайтан-дере. «Чортов палец» лежал на дне ущелья, как повалившаяся, подрубленная башня…

Там же, рядом с «Чортовым пальцем», в кустах шиповника, пробивавшегося между камней, билась с жалобным ржаньем лошадь. Запутавшись в упряжи, она дробила копытами то немногое, что осталось от блестящего кабриолета. У последнего был жалкий вид. Колеса его обратились в букет щепок. В клочья были изодраны шелковые подушки с княжескими гербами, а высокая желтая спинка треснула пополам. То, что недоделали камни, добивали копыта страдавшей в конвульсиях лошади.