Эмилий Миндлин - Всемирный следопыт, 1927 № 09

Я растерянно взглянул на Меджида… Что делать? Не произнося ни слова, татарин сбросил с себя жилет, затем снял ботинки и, кивнув мне головой, начал быстро спускаться вниз, осторожно цепляясь за гранитные выступы. Через минуту он был возле остатков кабриолета и раненого животного. Я напряженно следил за тем, что он делает. Меджид осмотрел лошадь, поднял голову кверху, как бы отыскивая мои глаза, и покачал головой. Жест его должен был означать, что с лошадью — кончено. В самом деле, из уха разбившегося животного текла струйка крови. Меджид освободил животное от опутывавшей его сбруи, зачем-то положил голову лошади на камень и стал карабкаться наверх.

Растерянные, мы продолжали наш путь пешком. Меджид шел, тяжело ступая и сосредоточено думая о чем-то…

— Шайтан! — сказал он еще раз, поднимая голову и глядя на меня.

И снова я сделал попытку прочесть суеверному татарину короткую лекцию о том, что значит землетрясение и отчего оно происходит. Но упрямый Меджид стоял на своем.

До Судака оставалось два-три километра. Тут и там по дороге Меджид, знавший каждый сантиметр этой земли, находил странные изменения, переместившиеся камни, а кое-где — неглубокие трещины, морщинившие шоссе.

Мы подходили уже к окрестностям живописного местечка, некогда знаменитой генуэзской колонии. Издали на безоблачном небе вырисовывались контуры древней Судакской крепости, песочно желтая крепостная степа и высокие с зубьями, живописные генуэзские башни.

Неожиданно Меджид остановился и пальцем указал мне направо. Зрелище, открывшееся перед нашими глазами, было из необычных. Татарская хижина, прилепившаяся к скале, была расколота надвое. Стена и деревянный балкончик, разрушенные, валялись рядом, засыпав крохотный виноградник татарина… Вся внутренность дома была видна, как это бывает на сцене, где отсутствует четвертая стена. Кофейного цвета ребятишки бегали вокруг и выкрикивали что-то на незнакомом языке. Хозяин дома растерянно смотрел на разрушенное жилище… Его жена, маленькая морщинистая татарка, уткнув лицо в шарф, горько всхлипывала…

Останавливаться не стоило. Нас гнало вперед нетерпение узнать — что же дальше, что там, где нас не было? Что означает все пережитое нами в какие-нибудь пять необыкновенных секунд? И мы с Меджидом быстро шагали по шоссе, оставив далеко позади себя, на дне ущелья Шайтан-дере, умирающее животное и разбитый желтый кабриолет…

— Он приедет, стоит ли волноваться!

— Голубчик, да вы не знаете! Без воды у нас стоит половина работы!

— Но ведь Халиль ваш знает, что сегодня нужна вода?

— Мало ли что! Он так медлителен, этот Халиль!

— Как все-таки странно! Неужели вокруг нет ни одного источника, ни одного родника?

— Вы шутите?! Шестнадцать лет я живу среди этих гор! Я знаю здесь каждый камень, каждый квадратный вершок — лучше чем собственную ладонь! Отсутствие воды всегда было больным местом нашего Карадага!

— Ну, а колодцы?

— Колодцы? Мы рыли их в десятках мест. Безнадежно! Карадаг безводен. Нас могли бы спасти дожди. Но дождь в этих местах, вы знаете сами, такая редкость, такая редкость! Построили бассейны, водохранилища на случай дождя — да толку немного: дождя не дождешься.

— Но ведь в долине, внизу, где-то есть какой-то источник? Возит же оттуда воду на Карадаг ваш ужасный Халиль!

— Так что же?

— Как что же? Водопровод!

— Голубчик, да вы смеетесь! Мы спим и во сне видим водопровод. Да деньги, деньги где взять? На водопровод тысяч десять единовременно надо, а станция наша бедна, нища. Если бы водопровод! Сами судите: пятьсот в лето на одну только пресную воду тратим…

На минуту оба собеседника замолчали. Разговор происходил на площадке, осыпанной желтым песком, у большого белого здания. Площадка была обсажена кустами испанского дрока, цветы которого сверкали желто-лимонной окраской. Тут же, словно обрызганный кровью, цвел огромный гранатовый куст. Между кустами — скамья и стол. Один из собеседников сидел на, скамье, упираясь локтями о край стола, а другой расхаживал взад и вперед по площадке, нервно поглядывая на тропинку, спускавшуюся с площадки вниз, снявшуюся в котловине и уходившую далеко в цветущую у подножья горы Карадаг — долину Отузы. Перед глазами сидевшего на скамье человека глубоко внизу открывалось необозримое морское пространство.

По дну Отузской долины, казалось, несся кипящий свежезеленый поток виноградников и срывался в море, в синий залив, очерченный на западе мысом Меганон. Меганон сползал в море с края долины. Огненно-красный, голый, — он походит на пирамиду с усеченной вершиной.

На востоке, в соседстве с площадкой у белого здания, высился древний, потухший вулкан Карадаг. От площадки до Карадага, казалось — рукой подать. Коричневая вершина, покрытая черным лесом, господствовала над четностью. На склонах горы гигантскими иглами застыла лава, громоздились вулканические «бомбы», темнели выходы угольно-черного базальта. Все вокруг было сожжено здесь, на высоте, поднятой над морем и над цветущей внизу Отузской долиной. Сухая трава и щебень. Ни капли воды. Ни кустика зелени. И только цветы, бережно взрощенные рукой затерянных в горах людей перед одиноким белым зданием, нарушали величественную унылость пейзажа.

Сидевший на белой садовой скамье человек жадно рассматривал и виноградники в Отузской долине, и далекий мыс Меганон, и синий морской залив. И всего внимательнее — причудливые формы древнего вулкана, возвышавшегося рядом. Он, видимо, только что прибыл в эти места. Все ему было незнакомо и все непривычно после далекого и серого Ленинграда.

Второй — среднего роста, блондин со светлой эспаньолкой, свисавшей с подбородка, весь в белом, беспокойно ходил взад и вперед, пожимая плечами и вслух ругая Халиля. Из белого двухэтажного здания, с просторной стеклянной верандой, вышел молодой человек в трусиках с расстроенным и огорченным лицом. В руках он держал скомканные и окровавленные перья какой-то птицы. Он подошел к блондину.

— Ах, Александр Федорович, — жалобно произнес молодой человек. — Этот злодей съел моего каменного дрозда!

— Опять!..

Александр Федорович, блондин, в ужасе поднял руки к небу.

— Этот злодей скоро съест всю нашу станцию, все препараты. Дмитрий Васильевич, вы бы хоть запирали его! Ведь немыслимо!..