Василий Стенькин - В осажденном городе

Родительский дом выделялся в северном порядке: новые ворота, тесовая крыша, аккуратно прибранные завалинки. Отец был старательным человеком и мастером на все руки.

Младшие по возрасту братья и сестренка встретили Василия шумно, мигом расхватали подарки и гостинцы. Отец, сильный и кряжистый, обнял сына и по-мужски трижды расцеловал.

Мачеха стояла возле печки, сцепив под фартуком руки и поджав тонкие бесцветные губы, растерянно смотрела то на мужа, то на строптивого пасынка.

Василий еле сдерживал улыбку: бескровные губы мачехи были одного цвета с лицом, и ему вдруг показалось, что у нее нет рта.

За ужином он рассказал о недолгой службе, о боях, в каких пришлось участвовать, о крушении поезда и контузии.

— Как думаешь дальше жить? — спросил отец.

«По наущению мачехи спрашивает», — с обидой подумал Василий.

— Как все. Буду работать в укоме партии, снял комнатушку в городе.

— Ну ладно. Давай выпьем за встречу! — предложил отец, поднимая наполненную граненую рюмку.

— Не могу, тятя, нельзя — врачи запретили.

— Плюнь на их запреты.

— Говорят, могут быть тяжелые осложнения.

— Ну как хочешь. — Отец чокнулся с мачехой и выпил, взял руками кусок кочанной капусты и захрустел крепкими еще зубами. Мачеха вроде повеселела, узнав, что пасынок не собирается оставаться в отчем доме.

В конце недели Прошин возвратился в Саранск: краткосрочный отпуск истек.

Делопроизводство знал хорошо и в работу вошел без больших усилий.

Неожиданно Семен Иванович предложил ему должность помощника секретаря укома. Василий согласился и начал старательно осваивать порученное дело, но вскоре случилось событие, круто повернувшее его жизнь в новое русло.

В конце января в Саранск приехал председатель Пензенской губчека Рудольф Иванович Аустрин, член большевистской партии с седьмого года. В ожидании секретаря укома, который находился в отъезде, познакомился с Прошиным. Судьба девятнадцатилетнего симпатичного парня, члена партии и фронтовика, заинтересовала Рудольфа Ивановича. Он рассказывал о нелегкой работе чекистов, подавлении кулацких мятежей, разоблачении белогвардейских шпионов. Василий слушал затаив дыхание.

— Ты по всем статьям подходящий для нас, — сказал Аустрин в заключение. — Хочешь у нас работать?

— С моим великим удовольствием, — ответил Василий, стараясь выражаться «поинтеллигентнее». — За здоровье боюсь, — добавил он и тут же пожалел об этом: очень хотелось работать в ЧК, еще до встречи с Рудольфом Ивановичем подумывал об этом, но не знал, к кому обратиться. Болезнь могла стать препятствием в осуществлении желания.

— Сильно беспокоит?

— Нет, иногда голова побаливает, — сказал Прошин безразличным тоном, стараясь смягчить впечатление от нечаянного признания. — Врачи говорят, со временем пройдет.

— Конечно пройдет, — участливо поддержал Аустрин.

Василий проникся глубоким уважением к этому невысокому, плотному человеку с голубыми глазами, светлыми волосами и, очевидно, добрым сердцем.

Первая встреча и короткий разговор с Рудольфом Ивановичем оставили в сознании Прошина неизгладимое впечатление, запомнились на всю жизнь.

И к сожалению, когда в октябре двадцать первого года Аустрина перевели в Москву, в центральный аппарат, Василий не смог даже попрощаться с ним: уже был в Нижнем Ломове, работал в уездной Чрезвычайной комиссии.

Следствие затянулось, Прошин и его товарищи хотели во что бы то ни стало выяснить роль и степень вины каждого участника банды, но те упрямо отрицали даже очевидные факты, все сваливали на убитого Недосекина и его ближайших помощников. Очевидцы преступлений — неграмотные и запуганные мужики — руководствовались обывательской крестьянской отговоркой: в чужих делах не советчик, за чужие грехи не ответчик. Даже документация таких эпизодов, как разграбление средь бела дня Титовского отделения губсоюза, свидетелями которого была вся деревня, осложнялась из-за отказа жителей рассказать правду.

Прошин допрашивал семидесятитрехлетнего Федота Быкова, сивобородого и по виду доброго старика. У него после бандитского налета был изъят бочонок селедки.

— Ваша фамилия Быков?

— Чаво? Фамилиё?

— Да, фамилия?

— Быковы мы.

— Что вы знаете о разграблении Титовского отделения губсоюза?

— Чаво? — переспрашивал старик, всякий раз прикладывая ладонь к уху: или на самом деле недослышал, или притворялся.

— О разграблении губсоюза.

— Не знаю, не слыхал.

— У вас изъят бочонок селедки. Как он попал в ваш сарай?

— Чаво?

— Где взяли бочонок селедки?

— Какой селедки?

— Которую нашли у вас в сарае.

— Не знаю.

— Как она попала к вам?

— Кто?

— Ну селедка, селедка!

— А, селедка! Не знаю. Я за чужой грех не ответчик.

— Селедку-то в вашем сарае нашли.

— Чаво?

Беседа между Прошиным и Быковым длилась в течение часа. Ничего не добившись, Василий завелся, накричал на старика и, отпустив его, потом долго корил себя за невыдержанность.

После ограбления Студенского винзавода у многих жителей села были обнаружены ведра и бутыли, наполненные спиртом. Должно быть воспользовавшись налетом бандитов, они тоже приложили руку к хищению.

Дмитрий Тарасов вызвал на допрос Прасковью Артуганову. Сорокалетняя женщина прикрывала лицо цветастым передником и лишь изредка одним глазом хитро взглядывала на следователя.

— Скажите, Артуганова, когда и где вы приобрели спирт, обнаруженный у вас в погребе?

— А, спирт! Какой-то мужик плеснул.

— Как это плеснул?

— Ночью я шла домой от подруги, от Дашки Наумовой. Какой-то мужик спрашивает: «Спирту надо?» — «Надо», — говорю. Он плеснул мне в ведро.

— Но у вас изъято больше десяти литров?

— А! Я вернулась, он еще плеснул.

— Какой из себя мужик?

— Да темно ж было, я не разглядела.

— На винзаводе вы были?

— Нет, не была.

— А кто был там?

— Откуда я могу знать! Кто был, тот пусть и отвечает.

Дмитрий понимал: Артуганова просто морочит ему голову, но до истины так и не мог докопаться. Другие свидетели вели себя так же.

Вечером Прошин вызвал Пелагею Недосекину. Вошла молодая женщина с бледным припухшим лицом, глаза светились нездоровым блеском.

— Скажите, Пелагея Никитична, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Недосекиным? — спросил Прошин, продолжая рассматривать Пелагею. Та молчала, гордо вскинув красивую голову.

— Отвечайте же на мой вопрос!

Пелагея посмотрела на Прошина, в ее воспаленном взгляде мелькнули ненависть и отрешенность, лицо покрылось бурыми пятнами.

— Когда и где вы познакомились с Недосекиным? — повторил вопрос Прошин. — Не хотите отвечать?