Валерий Хайрюзов - Отцовский штурвал (сборник)

– А до Вари мыша залэтила, – подавал голос Миша. – Та еще вовк тут бегает.

Пропустив стопку-другую, Проня выпрямлялась, откашливалась – всем своим видом давая понять, что Рубикон пройден и душа просится на волю. А репертуар у нее был один – военные и морские песни.

– Прощайте, скалистые горы, – высоким голосом затягивала она. Постепенно голос ее креп, и когда она доходила до того места, где Проня нелегкой походкой матросской шла навстречу врагам, то хотелось идти и вместе с ней сбрасывать турок с косы, высаживать десант в Николаеве или снова брать Очаков.

Когда Миша начинал хныкать и звать Ольгу спать, Проня и для него находила утешительные слова:

– Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет. И не теряет бодрость духа никогда! Ты не кручинься, из той собаки, что напугала тебя, я чучело сделаю. Вот увидишь.

Уже за полночь Варя шла к себе, садилась на скамейку, смотрела и слушала ночное небо. Оно было хрустально чистым, близким и загадочным, ей было приятно рассматривать и находить невидимые в Москве новые созвездия. Она пыталась отыскать ту единственную звезду, которая, как ей говорила бабушка, принадлежит только ей, Варе. Возможно, где-то рядом притулилась и звездочка ее дочери. Куда они плыли по звездному небу, что видели с высоты, и кто у них был штурманом? Кто мог ответить на этот вопрос? Варя уже соскучилась по ней и все мысли у нее уже были в Москве. Она мысленно уже входила в свой класс, а дальше, как и у звезд по небу, начинался новый круг, день за днем с осени и до следующего лета. Вот такие минуты дарили ей то, ради чего она ехала на косу: вселенскую вечернюю тишину и душевный покой.

Куда-то в кинбурнский песок, в знойное небо ушло ее желание обязательно поехать в Ольвию. Уже краем сознания она понимала: то, чего хотела, она получила здесь, на косе, а той прежней жизни, к которой она хотела прикоснуться в Парутино, уже никогда не будет. Прошлое – это не пластинка, которую захотел и поставил, а затем снова засунул в ящик: оно – как свет далеких звезд. Сегодня, сейчас, в том городе, где они вели раскопки, тревожа жизнь мертвых, с ней уже не будет тех людей, с кем она когда-то работала, фотографировалась, ездила в Одессу, чистила рыбу и пела под гитару песни. Там теперь роют и раскапывают стены другие, просеивают пыль и глину, которая лежит с тех времен, когда городом управлял Протоген. И пусть они радуются, как радовалась она, когда нашла греческие амфоры, пусть огорчаются, как огорчалась она, когда сезон заканчивался и нужно было возвращаться домой. И пусть эти звезды останутся немыми свидетелями всему, что было и что будет на этой земле.

Иногда сладкую дремоту воспоминаний, в которую она мысленно погружалась, нарушал собачий вой, Варя вздрагивала, догадываясь, что, должно быть, это воет за решеткой Габен.

«Вот так и рождаются мифы», – думала она, вглядываясь в фиолетовое, усыпанное мириадами звезд небо, которое помнило Ахилла, аргонавтов, скифов и солдат Суворова.

Варя шла в вагончик и вновь засыпала тем счастливым сном, который бывает только в детстве. Утром ее вновь на скамейке ждал Миша. Единственно, что огорчало ее, так это приставания Тараса. Частенько, когда они шли к морю или возвращались обратно, он догонял их на своем джипе и приглашал подвезти. Получив очередной отказ, Тарас умело прятал досаду, пытался рассуждать о тернопольской культуре или о том, что в Бразилии нашли камни, которые якобы подтверждали, что первыми европейцами, посетившими Южную Америку, были укры. Во время таких конвоев с заднего сиденья на Варю заинтересованными глазами смотрел Габен. В такие минуты ей почему-то всегда вспоминалась одна и та же фраза, которую Тарас сказал при знакомстве: «Моим собакам треба свиже мясо».

В вечерние часы ей часто по мобильнику звонили Андрей с Галюсей. Варя рассказывала им свои хуторские новости, что Проня починила ей шлепки, и сколько Варя ни настаивала, не взяла ни копейки.

– Ты ей возьми бутылочку, она будет рада, – советовала Галя. – И не ходи поздно одна. Мало ли чего у этого пса на уме.

– Да я здесь из Малой Медведицы уже превратилась в Большую, – шутила Варя. – Меня даже местные псы признали своей. Андрею скажи, что научилась восстанавливать ориентировку без компаса. Смотрю, слушаю, что говорят, примеряю, раскапываю в себе все, что связано с Кинбурном. Хожу в церковь, поминаю Александра Васильевича Суворова, свечи ставлю. Вот послушай, чем я здесь живу:

– Ты, случаем, прапор там российский не вывесила? – спрашивала Галина. – Смотри, там есть сосед, ему это может не понравиться.

– Мы уже с ним объяснились.

– И что, поняли друг друга?

– Главное, что теперь это понимаю я! – сказала Варя. – Был Сагайдачный, Дорошенко, но есть Суворов. Если бы не он, то мы бы ездили на косу и в Крым, как нынче ездят в турецкую Анталию.

– Андрей спрашивает, тебе волк больше не попадался?

– Вообще-то попадался, – засмеялась Варя. – Но они своих не трогают.

– Вот что, ты позвони, когда поедешь. Андрей встретит тебя в Очакове.

Перед тем как уехать, Варя пошла в церковь Покрова Пресвятой Богородицы на вечернюю службу. Вместе с нею увязался Миша. В этот день в церковь рабочие привезли новый иконостас, и начало службы все откладывалось и откладывалось. Она сходила на погост, постояла возле памятника русским воинам. Именно здесь, в этой церкви, проходил тот памятный молебен, в котором участвовал Александр Васильевич Суворов перед Кинбурнской баталией.

Увидев скучающего Мишу, отец Евтевихий взял мальчика за руку и показал, где в церкви гнездятся ласточки.

– Они все понимают, – улыбнувшись, сказал он. – Вот смотри! Он хлопнул в ладоши, птицы вылетели из гнезда и начали нарезать круги под куполом церкви. Подождав немного, Евтевихий хлопнул еще несколько раз. Ласточки вылетели из церкви.

– Вот это да! – озадаченно протянул Миша. – А вы собаку сможете отпугнуть? Я хожу мимо, а она гавкает.

– На то она и собака, чтобы лаять, – засмеялся Евтевихий. – Ты мне скажи, как зовут твою собаку?

– То не моя, то Тараса.

– А это тот пес, который носится по ночам? – догадался батюшка.

– Он, он!

– Хорошо, я скажу. Только ты не ходи поздно, – строгим голосом сказал Евтевихий.

Затем Варя с другими женщинами, среди которых была и Проня, прибрались в церкви. После службы Варя попросила у Евтевихия благословения на дорогу.