Владислав Покровский - Кривое зеркало реальности. Cборник рассказов

— Чего ещё?

— Ты хоть оденься, что ли. Ходишь, как у себя дома: в трусах и в дырявом халате…

Больно… Как больно… говорят, что мёртвые не чувствуют боли… Брехня всё это. Пустой звон, который так и рады звонить по всем углам глупцы. Ещё они говорят, что видят свет. Яркий свет. Туннель из света, по которому куда-то стремишься. Кто-то громко и торжественно называет твоё имя… Звиздёж это. Обыкновенный. Серый. Скучный. Звиздёж. Потому что ничего этого нет. Ты чувствуешь только страшную боль и понимаешь, что на груди у тебя сидит гигантский слон, который не даёт ни вдохнуть, ни выдохнуть. Его толстая огромная задница ломает рёбра и продавливает грудную клетку, давит на позвоночник… Это ужасно больно… А ещё почему-то противно.

Сначала Илия кричал от боли. Он чувствовал, что его кто-то куда-то несёт. Он не мог видеть, практически не слышал и мало что понимал. Но он чувствовал, как растекается по венам и артериям жидкий металл, раскалённый и всепожирающий, чувствовал, как он сжигает его, и кричал взахлёб, мотая головой и дрыгая руками и ногами. Тело почти не слушалось, по груди разливался холод, сердце билось с перебоями, вздрагивая от такой аритмии, недоумённо, не понимая, в чём дело. Судороги пронизывали все конечности, по позвоночнику взад-вперёд словно молнии проскакивали, и тогда Илия кричал особенно громко. Но потом он охрип, крик его сделался тихим, а потом и вовсе превратился в бледный тусклый горячечный шёпот. Пугающую обжигающую неосторожными прикосновениями реальность, полную боли, страха, криков, сменила пустая безмолвная беспросветная тьма, в которой Илия потерялся и растворился, чувствуя, как её холод замораживает его боль, усыпляет её, успокаивает, заставляет исчезнуть… В этой тьме было хорошо. Как жаль, что она так скоро закончилась. Но зато, как…

— Илия, приди в себя!

— М-м-м… — промычал мальчик, не желая возвращаться в столь грубую и бесцеремонную реальность, которая его трясла, в которой боль возвращалась; гораздо больше ему хотелось задержаться в этой тьме, в которой ежесекундно вспыхивали сонмы новых образов, среди которых он даже узнал и вспомнил свою любимую старую компьютерную игру: весьма неплохие гонки…

— Илия, очнись! — кто-то грубо схватил его за плечо и встряхнул, голова мальчика мотнулась, ударилась обо что-то твёрдое, от резкой боли, вспыхнувшей в затылке, он очнулся и нехотя открыл глаза.

— Дядя Адам?! — поразился он, когда прыгающая и скачущая картинка реальности, наконец, замерла послушно перед глазами. — Но как вы здесь?.. А где я? А что со мной?..

— Лежи спокойно, — дядя положил руку ему на плечо, похлопав для пущей убедительности. — Тебе сейчас нельзя двигаться.

— А откуда вы здесь? — обрадовался мальчик. — Я думал, вы в Институте. А кто этот человек в капюшоне?

— Это… — дядя оглянулся на стоящего у окна мужчину, — мой напарник и помощник. Хамоватый, но… иногда чертовски полезный.

Мужчина у окна издал смешок.

— А где я? — с любопытством спросил Илия.

— Разве ты не помнишь? — дядя удивился. — Тебя ведь сбил автомобиль! И крепко ударил же! Ты сейчас в больнице, в отделении травматологии.

— Ой, — Илия испугался и попытался прикрыть рот ладошкой, но руки отказывались повиноваться. — Но… Как?! Почему?!

— Сейчас не это важно, — отмахнулся дядя. — Скажи, племяш, ты не будешь против, если мы откроем занавески?

— Нет, дядя Адам, — мальчик с любовью посмотрел на него. — Конечно, нет. А что такое?

— Мой друг хочет показать тебе кое-что. Ну и солнышко заодно запустим. Давай, Адам.

— Ой, он твой тёзка! — обрадовался Илия, пытаясь устроиться поудобнее и понимая с тревогой, что тело его не слушается. — Это так здорово!

— Он не только мой тёзка, — дядя посмотрел на племянника долгим пронзительным взглядом. — Он и есть я.

— То есть? — не понял мальчик, и тут штора отодвинулась, в палату хлынуло солнце, осияв все углы, а человек, стоящий у окна, поднял навстречу ему руку с зажатыми в кулаке какими-то предметами.

— Я тебе сейчас кое-что расскажу, парень, — дядя проследил, как на лоб племянника легла маленькая тень в форме круга, пересечённого крест-накрест, — а ты постараешься это усвоить. За секретность моих слов я уже не беспокоюсь, благо дальше тебя они не уйдут, а вот тебе кое-что происходящее объяснить смогут. Заодно, может, и прозвучат как покаяние перед тем, кто должен спать крепким сном, но, похоже, проснулся и активно пытается освободиться…

— Что? — мальчик завертел головой, бросая взгляды то на дядю, то на стоящего у окна человека, который так и не показался ему, а продолжал медленно перебирать пальцами, что-то на фон так и пышущего светом солнца. — Я… н-не понимаю тебя… дядя Адам.

— Это нормально, — дядя уложил голову Илии обратно на подушку и проследил, чтобы тень от предметов, которые перебирал, стоя у окна, его спутник, падала аккурат на середину лба мальчика, — это пройдёт. Ты слышал об истории сотворения мира и первого человека?

— Да, — кивнул мальчик, тревожно вглядываясь в лицо дяди — ему не нравился его холодный безразличный тон, он пугал его.

— Там сказано, что человека создал Бог, что он вдохнул в него душу и прочая, и прочая, — дядя снова поправил голову племянника. — Так вот это полная брехня. После создания тверди земной у Бога ни на что больше не оставалось сил, и он не мог сотворить даже простейшую звезду, не говоря о человеке. Тем более Бог всегда был мастером крупной работы, не привлекало его ювелирное, архитектурное, сложнейшее изготовление мелочи, вроде человеческого организма, его психики и прочего. Для этой работы он нанял Мастера. После долгих упорных трудов тот создал Человека и пару ему, без которой человек не был бы полон, лишь вместе они представляли собой совершенство, идеал, предел мечтаний об абсолюте. Но Бог испугался…

— Чего? — спросил шёпотом заворожённый Илия — такие рассказы дяди он обожал, иногда участвовал в них, когда чувствовал, что может наравне с рассказчиком спорить, приводить доводы, аргументы.

— Не знаю, — вздохнул дядя. — Не знаю, чего он испугался. Наверное, очередных химер, которые так любил надумывать, чтобы скучно не было. Суть в том, что за работу Мастеру он так и не заплатил, но изгнал его за пределы всего, чтобы тот никогда не смог вернуться назад. Чужое творение Бог присвоил и выдал за своё, за что его впоследствии окрестили Творцом сущего и жизни на земле.

Ещё одна тень легла на лоб мальчика — треугольник с оком внутри — и тот вздрогнул вдруг, поёжился и задал мучающий его вопрос:

— И что было дальше, дядя Адам?

— Хватит, — дядя посмотрел на человека, стоящего у окна. — Довольно. Это "Оккулус".

Человек у окна повернулся к ним и надвинул поглубже капюшон.