Норман Льюис - Зримая тьма

— А где ваши собаки? — поинтересовался я.

— Подохли.

— Подохли?! От чего же?

— Стрихнин. Кто-то подсунул им мясо со стрихнином.

— Ужасно. Кто же это мог сделать?

— Кто? — Жозеф засмеялся, словно раскашлялся. — Если бы вы только знали!

— Враги?

Жозеф не ответил, лишь провел кончиком языка по внутренней стороне губ и сморщился, как от горечи.

— Вы знаете, сколько я выложил за самого большого пса Бикини? Пятьдесят тысяч чистоганом. Он же был призером и мог управиться со львом. Как он выл, когда издыхал!

— Значит, вот для чего здесь изгородь!

— Да, вот для чего здесь изгородь. Мы поставим новый генератор и по ночам будем пропускать через колючую проволоку электрический ток напряжением в две тысячи вольт. Дотронетесь— и мгновенно изжаритесь. А вообще-то я все распродам и через год уеду отсюда. Хватит с меня! Вернусь в Сицилию. А пока не хочу рисковать. Уж больно много тут шляется арабов.

Рукой, не тяжелее, чем у ребенка, он похлопал меня по плечу, встал и направился к другому столику. Он шел мягкими, осторожными шагами, чем-то похожими на движения прирученного оленя, обитавшего в доме Джи Джи. Из кармана его пиджака торчал револьвер — казалось, что на его худом теле выделяется вывихнутое бедро.

Сидевший в одиночестве за соседним столиком голландец повернулся ко мне вместе со стулом.

— Алло! Когда же начнется мальчишник?

— Как, как?

— Разве это не мальчишник? Мы в Техасе часто устраиваем мальчишники. Мы развлекались и в Мобиле, и в Далласе, и в Каракасе.

Только теперь я сообразил, что он имел в виду.

— Никакой тут не мальчишник, — обратился я к голландцу. — Если это мальчишник, то я впервые о нем слышу.

Голландец на мгновение задумался. У него было крупное белое лицо, массивный треугольный нос на конце заострялся.

— Что ж, если мальчишника не будет, я разочарован.

Голландец, блестяще оперировавший специальным инструментом, известным в горной промышленности под названием «пушка Шлюм- берже», провел большую часть своей сознательной жизни на американском Западе. Приехав в Эль-Милиго, он страшно заинтересовался тем, что сводники в Либревиле, после того как началась эвакуация гражданского населения из некоторых районов, поставляют двенадцатилетних арабских девочек по сниженной цене — двадцать тысяч франков за каждую.

— Выпейте еще стакан анисета, — предложил я и пододвинул к нему бутылку.

— Спасибо. — Он налил полстакана, потом долил ледяной воды и быстро проглотил жидкость молочного цвета. — От такой вечеринки ничего интересного ждать не приходится. А, как считаете? На прошлой неделе я побывал в Мобиле. Там было куда лучше.

— Чем же там было лучше?

— Сам мальчишник был лучше. Девушки танцевали на столе.

— Да они и здесь будут танцевать, если вы им заплатите. Во всяком случае, мне кажется, что будут.

Кивком головы я показал на девушек из Гибралтара. Они сидели над пустыми стаканами боком к нам и, поскольку в таком положении косметика на их лице не бросалась в глаза, казались мадоннами, как их рисуют подражатели Мурильо на стенах кафедральных соборов в Испании.

— И они покажут нам стриптиз? — Цинично жестикулируя, гогоча и дергая себя за сорочку и брюки, голландец обнажил кусочек своей жирной белой груди.

— Ах, вот что вам нужно! Ну, не знаю. Кажется, это считается особым искусством. А почему бы вам не спросить у них?

— Правильно!

Голландец встал и щелкнул пальцами. Одна из девушек повернулась и взглянула на него. Потом они обе поднялись, пригладили волосы, провели руками по бедрам и, улыбаясь выжидающими, заученными улыбками, подошли к нам.

— Алло, Мария! Алло, Долорес! — Я поздоровался с ними по-английски, так как знал, что девушки всегда стремились разговаривать на языке, который, как они утверждали, был их родным языком. Правда, они говорили на нем с очень сильным акцентом. — Этот джентльмен пожелал познакомиться с вами. Он недавно побывал в Америке и стал большим поклонником искусства танца.

Улыбки на лицах девушек стали чуть заметнее; они слегка поклонились и, прежде чем сесть, осторожно приподняли юбки. Обе они жили на правах членов семьи с Жозефом и его- женой, мадам Рене, относившихся к ним с полным уважением.

Мы быстро пришли к общему согласию, что погода стоит не по сезону прекрасная, однако дальнейший разговор у нас не клеился. Голландец нервно глотал слюну. Долорес вынула из сумочки веер, несколько раз обмахнулась им, потом с треском сложила и сунула обратно. Обе девицы вежливо отказались от сигарет и с готовностью стали ожидать наших новых предложений. Голландец дернул меня за рукав и хрипло сказал:

— Может, вы сообщите им, чего мы хотим?

— Этот джентльмен хотел бы, чтобы вы потанцевали для него, — обратился я к девушкам.

— Потанцевали? — Девушки обменялись изумленными взглядами. — Потанцевали? Почему?

— Потому, что он приехал из страны, где дамы всегда танцуют на подобных вечеринках. Они раздеваются и танцуют на столах.

— Обнаженные? — повторила Долорес; только теперь она наконец поняла, о чем идет речь. Мы ступили на знакомую тропинку.

— Да. Они постепенно раздеваются во время танца.

Мария Дивина равнодушно, но виртуозно выругалась. Долорес вытащила зеркальце из сумочки и посмотрела на свой рот. У нее были слишком накрашены губы, и из-за этого ее лицо казалось вульгарным, хотя на самом деле оно было суровым.

На окраине сада куры Жозефа одна за другой взлетали на ветви дерева, туда, где их не могли достать шакалы, и устраивались на ночлег. Мягкий ветерок снова донес далекий лай собак и позвякивание цепей.

— Я думаю, что это нам не подходит, — по- испански сказала Долорес.

— Скажите ему, что мы не умеем танцевать, — добавила Мария. — Тогда наш отказ не покажется слишком уж нелюбезным.

— А я не собираюсь с ним любезничать, — проговорила Долорес. Она сидела отвернувшись, и на фоне темнеющего неба ее профиль казался профилем какой-то императрицы, выбитым на медальоне.

— Девушки не умеют танцевать, — перевел я голландцу.

— Жаль, очень жаль! Я разочарован.

— Если хотите, — продолжала Мария, — можете упомянуть, что за все остальное цена две тысячи франков.

— Но вы можете провести время с любой из них за две тысячи франков.

Напряжение, все время не сходившее с лица голландца, сразу исчезло, сменившись равнодушием.

— Меня это не интересует, — поднялся он. — Извините, я должен уйти, мне нужно переговорить с приятелем.

Приглашение к обеду избавило меня от необходимости поддерживать дальнейший разговор с девушками. Нельзя сказать, что обед был чем-то примечательным. Организаторы вечеринки должны были считаться с самыми различными вкусами, и обед получился весьма обычный, как в лагерной столовой, разве только в иной обстановке. Американцы приехали со своим виски, пили его вместо вина Жозефа и уговорили мадам Рене выпить с ними. После нескольких стаканов она расшумелась. Жозеф, которому, как итальянцу, нравились сдержанные женщины, дал ей понять, что стыдится ее.