Александр Лаврик - В долине белых черемух

- Дура я… Ты понимаешь, какая дура!..- говорила, всхлипывая, Зоя. И отзывчивая Наташа вдруг разревелась вместе с ней.

- Неужели Сергей от тебя отвернулся?

- Да нет! Даже не упрекнул. А мне от этого еще горше: он такой, а я…

Девушки в обнимку пошли по крутому склону к реке, где усердно работали топорами парни из стойбища и Кирька. Двое высоких мужчин несли на плече длинное бревно.

- Ты посмотри, как они похожи,- с гордостью произнесла Зоя.

- Кто?

- Игнаш и… мой Сергей.

Кирька, увидев Наташу и поняв, что все прибыли, воткнул топор в бревно и отправился к палатке, где лежал Шатров. Справившись о его здоровье, он тут же заговорил тихо и таинственно:

- Г-государственная т-тайна. Мне надо К-кате письмо в стихах послать. Напиши.

- Да о чем же я напишу?

- Н-не ты, а я,- поправил Кирька.- Я же потом перепишу. Только чтоб там были слова «белочка м-моя».

Шатров принял заказ. И, на удивление, стихи получались. Может быть, потому, что у него самого сердце готово было к стихам. Но родились сперва последние строки, и поэт показал их:

- Т-точненько!-Кирька даже причмокнул, и его синие глазки заискрились улыбкой.- Г-гонорар уплачу на прииске!

Щелкнув себя ладонью по лбу, Кирька вскочил и побежал на реку.

- Девчата! - окликнул он Зою и Наташу, и когда те пошли к нему навстречу, держась за руки, предложил: - Хватайте мешки и айда за орехами. Н-небось, видели, сколько шишек висит на стланике по-над Юргачаном?

- А вы без нас перетаскаете вещи?

- Н-на этом деле сам справлюсь.

Девушки, не теряя времени, занялись собиранием стланиковых шишек. Кусты невысокие, доставать легко, только хвоя, колется да смолистые шишки прилипают к горячим ладоням.

На склоне возле овражка они заметили Кыллахова. Старик медленно шел к палаткам. Часто останавливаясь, он гладил рукой колючие зеленые чубчики сосенок-двухлеток, нагибался над крохотными пожелтевшими березками и что-то приговаривал по-якутски.

- Знаешь, Наташа,- заговорила потрясенная догадкой Зоя,- это же он с родной землей прощается. Плох наш старик здоровьем.

Солнце плыло над вершиной Туркулана, то погружаясь в облако, то по-осеннему скупо посылая свои гаснущие на ветру лучи. Из-за горы наплывала густая, почти сиреневая снеговая туча. Наташа заметила падающую с высоты одинокую снежинку, она спускалась плавно, словно оброненное лебединое перышко.

- Снегом запахло,- сказал Кетандин.- Не мешкайте на реке.

Плот был уже загружен. В отгороженной жердями стайке топталась рыжая одноухая Арфа. Кирька с досадой глядел на ее обезображенное ухо, предвкушая объясне-ние на конюшне. Приковылявший с костылем Шатров увидел на плоту кроме ящиков несколько кулей и догадался, чем они набиты (орехи собирали не только Наташа с Зоей, но и парни из стойбища, Кирька и даже Ярхадана).

Для Кыллахова посредине плота на ящиках и мешках устроили удобную постель из палаток и оленьих шкур. Но старик не спешил взойти на плот. Он держал Магана за повод, подставлял ему на ладони кусочки сахара. Конь хрумкал их, тряс обгорелой гривой и косился на посторонних недоверчивым темно-голубым оком.

- Ерчан,- позвал старик Кетандина и, когда слепой подошел, протянул ему повод.

- Не возьму,- отдернул руку Кетандин.- Ты приедешь на Магане следующей весной.

- Я прилечу на вертолете,- улыбнулся старик.- И ты мне дашь покататься.

Кетандин помолчал и, переборов противоречивые чувства, горячо сказал:

- Ну, спасибо тебе. Я твой большой должник, Ксенофонт Афанасьевич. А за коня не беспокойся, не обижу.

Ром отвернулся и пошел по берегу…

Старик давно, с первых дней, похода приметил, какими глазами смотрит Шатров на Магана. Но он мудро рассудил, что добрый конь может стать помехой в стремлениях Рома. Пусть не обижается на него молодой друг.

Арфа, почуяв расставание с Маганом, заржала нежно и переливчато. И всем стало тоскливее.

Гордая медичка Ярхадана, побледнев, не сводила глаз с Шатрова, стоявшего одиноко на берегу. Ей казалось, что с этим кудрявым парнем уплывает ее судьба, безвозвратно, навсегда. Наташа заметила ее состояние и смутилась, будто была виновата в чем-то перед этой красивой и такой несчастной сейчас Ярхаданой…

- Тебе, Наталья, мой старый бинокль,- распоряжался Кыллахов. - А медвежью шкуру передашь профессору.

Старик подозвал Кену-радиста и молча повесил ему на плечо берданку. Парнишка выпрямился и сверкнул в сторону Кирьки такими озорными и гордыми глазами, что Кирьке стало завидно чуть не до слез.

Кена вскочил на коня и повернул в стойбище: там ждали оперуполномоченного, который должен был провести следствие на месте преступления, и Кене предстояло держать радиосвязь.

- Эй, п-погоди! - остановил его Кирька и вручил радисту конверт, заклеенный хлебным мякишем.- К-кате отдай: Н-не вздумай только читать, н-нос оторву!

За первым поворотом реки яростно зашумел встречный ветер. По всей реке колыхались огромные волны, они захлестывали края широкого плота, подмачивали мешки. Костер, разведенный на плоту, метал искры на вещи. Огонь пришлось загасить, хотя тепло его было необходимо старику.

Игнаш в огромных сапогах, серой долгополой шинели и ондатровой коричневой шапке сидел возле постели Кыллахова, загораживая его от ветра. Кыллахов разглядывал латыша и не переставал восхищаться, как это он смог пешком дойти за сутки к месту пожара. Лицо у Игнаша будто выковано из стали - ни отвислого подбородка, ни дряблой кожи. Только две глубокие морщины над переносьем да тронутые сединами виски выдавали возраст.

Реку заволокло снежной пеленой, ударили мокрые хлопья. Игнаш прилег с наветренной стороны, защищая Кыллахова.

- Сам лезь под одеяло,- потребовал старик, но Игнаш не подчинился. Ему вспомнились строки, сочиненные кем-то из бойцов в ледяной осаде под Амгой. Отряд оказался в окружении. Бойцы, героически погибая, завещали, чтобы из их тел возводили вал. Стихотворение называлось «Завещание орла». Умирающий боец обращался к товарищам:

Кыллахов слушал Игнаша с закрытыми глазами, но усы шевелила тихая улыбка.

Непроглядная снежная карусель кружила плот, забивала его снегом. Плыть становилось опасно. Единогласно решили прибиться к берегу, переждать.

В просторной парусиновой палатке, поставленной под кручей, Сергей дул на озябшие Зоины пальцы с облезлым маникюром, глядел на гладенькую прическу и заплетенную русую косу и тяжело вздыхал.