Норман Льюис - Компания «Гезельшафт»

— Вы, оказывается, романтик, мистер Максвел. Однако все то, что, как я понимаю, вас здесь привлекает, изживает себя. Времена пляшущих негров и разрисованных индейцев прошли. Мы можем теперь распрощаться и с маскарадными военными мундирами, с духовыми оркестрами и политикой, смахивающей на комическую оперу.

— Но это не совсем то, что я имел в виду. Это прекрасная, интереснейшая страна. И мне бы страшно не хотелось, чтобы она превратилась в самую заурядную.

— Вы вдобавок еще и консерватор. — Доктор произнес это с пониманием и сожалением.

— Я им сделался с тех пор, как стал жить здесь.

— Эту точку зрения я могу уважать. Но только, следует добавить, у отдельной личности. В государственном масштабе не беру ее даже в расчет. Из самой слабой страны Южной Америки у нас есть шанс превратиться в сильнейшую. И мы не можем позволить, чтобы сомнения отдельных личностей помешали этому. Мистер Максвел, я не хочу, чтобы это прозвучало как ультиматум, но, надеюсь, вы меня поняли.

— Абсолютно. Невозможно говорить яснее. Что же я, по-вашему, должен делать?

— Очень просто: вложить свою долю в развитие страны.

— Но в данный момент у меня на это нет средств.

— Понятно. Поэтому вы должны поискать партнеров, которые могут вас финансировать, или же продайте землю. Насколько я понимаю, вы бы извлекли для себя большую выгоду. Вероятно, ваши соседи из «Гезельшафта» заинтересовались бы этим.

— Наверняка. Но я оказался между двух огней. Некоторые ваши соотечественники настроены против продажи этой земли упомянутой компании.

— Я бы не стал обращать на это внимание в ваших же собственных интересах. Кто бы ни владел землей, она должна быть преобразована. Уже готов закон, обязывающий это делать.

— Сколько времени вы готовы мне предоставить?

— Мне бы не очень хотелось связывать вас какой-то определенной датой, но я был бы рад услышать, что там уже проводятся какие-то преобразования, скажем, через месяц.

— Что-то слишком быстро, доктор. Люди, желающие вложить большие суммы, не растут на деревьях.

— Далеко искать не надо. Мы знаем, что вам их уже предлагали. Вы получите быструю и изрядную прибыль и переложите ответственность за разработку этого земельного участка на чужие плечи. Вы решили жить в этой стране, так прислушайтесь к моему совету и постарайтесь представить ощутимое доказательство вашей заинтересованности в ее судьбе.

Доктор Рибера поднялся и протянул руку.

— Несколько дней разницы в ту или другую сторону не будет, конечно, поводом для неприятного разговора, мистер Максвел, но запомните, мы спешим в своем развитии, и я сам лично буду следить за тем, что у вас там происходит.

Беседа закончилась около одиннадцати. Максвел вспомнил, что была суббота и все магазины и учреждения закрываются ровно в половине первого. Большинство автобусов перестанут ходить, такси исчезнут с улиц, и город станет тих и безлюден подобно тому, каким он был в период кризиса, когда прошла золотая лихорадка, оставившая несколько красивых улиц с деревянными домами и тринадцать высоких церквей, заполненных никому не нужными сокровищами.

Максвел позвонил в аэропорт, и ему сказали, что дневной самолет отменен ив-за плохой погоды.

Тогда он позвонил Адамсу.

— Как у вас там?

— Льет дождь.

— Есть надежда, что прояснится?

— Не думаю. Река Кем вышла из берегов и затопляет клуб.

— Я лучше вернусь автобусом, — сказал Максвел.

Такси уже нигде не было. Он начал медленно, с усилием преодолевать подъем по Авениде, минуя памятники освободителям, идя среди все редеющей толпы людей, которые спешили хоть где-нибудь укрыться от того ужасающего одиночества, которое приходит вместе с выходным!?. На автобусной станции оказалось, что экспресс-люкс с кондиционером и нумерованными местами уже весь заполнен и отправляется. Можно было купить билет на обыкновенный автобус, но он идет тринадцать часов, в то время как экспресс-люкс только десять. Следующий экспресс отправлялся через два часа. Максвел заказал себе место и пошел посидеть на солнышке в открытом кафе, взял рюмку рому.

Совсем неплохо провести так пару часов. Тем, кто переезжает жить в столицу, нужно, говорят, недели две-три, чтобы приспособиться к пронзительному солнечному свету, разреженному воздуху и тяжелому сну по ночам, но именно то, что он испытывал здесь — какое-то необычное состояние, и нравилось Максвелу во время его кратковременных приездов в столицу. Дома имели четкие, как у кристаллов, очертания. Звуки отдавались с колокольным звенящим эхом. Повсюду бродили голуби, они так же, как и самолеты на высокогорье, с трудом поднимались в воздух, неистово махая крыльями, прежде чем взлететь. Даже «фольксваген бигл», проезжая на полном газу по Авениде, мог развивать скорость только девяносто километров в час, а новичок в гольфе был способен послать мяч на целых двести метров; защитникам, играющим на местных футбольных полях, часто удавалось забить гол, и не считалось таким уж большим достижением перебросить мяч от ворот до ворот.

К остановке подкатил пустой автобус, и его немедленно осадила толпа пассажиров, с которыми смешались продавцы мороженого и пирожков. Несколько мужчин, возвращавшихся со свадьбы, все вместе тащили пластмассовый ящик с фигурой святого, которую, вероятно, одалживали на время церемонии. На плечах и в волосах у них еще оставалось конфетти, все они были навеселе. Максвел наблюдал с террасы кафе, как они тянули и подталкивали ДРУ Гдруга и, наконец, взобрались в автобус, водрузив ящик поперек двух сидений. Пока они все это проделывали, около двери автобуса образовалась небольшая очередь, и тут вдруг Максвелу показалось, что он увидел знакомый профиль.

Этот город полон видений. Максвел справился с первым бездумным приступом надежды и поднялся, не веря глазам. Он сделал два-три шага и вдруг пустился бегом, если можно назвать бегом тяжелую трусцу, на которую только и были способны ноги на такой высоте.

— Роза! — звал он. — Роза! — Он все еще чувствовал некоторую неловкость от того, что, возможно, окликает незнакомого человека, ведь половину лица закрывали темные очки, а волосы были коротко острижены, как у здешних молодых людей.

Она повернула голову, увидела его и, выйдя из толпы у автобуса, ждала, пока он подойдет.

Максвел обнял ее, но, заметив, что па них смотрят, вспомнил, что такие жесты на публике запрещены местной моралью. Он сиял руку.

— Куда ты едешь? Я уж думал, тебя нет на свете.

Сказалось то ощущение легкого опьянения, нереальности происходящего, то состояние эмоциональной неуравновешенности, которое Максвел испытывал в первые часы своего пребывания в столице. Его глаза увлажнились, в нем одновременно возникли и радость, и какая-то пьяная жалость к себе.