Норман Льюис - Компания «Гезельшафт»

Она кивнула и улыбнулась.

— Но я и так доставила вам столько хлопот.

— Ну смотрите, — сказал он. — Оставайтесь, если можете. Я был бы только рад этому.

Но чутье ему подсказывало, что па следующий день она уйдет: ее увезет либо Перес, либо Карранса с особого разрешения супруги, и кончится то мгновение жизни, которое Роза внесла с собой в этот безжизненный дом.

Когда в половине восьмого утра Максвел уходил в свою контору, Роза еще спала. Около одиннадцати позвонил Перес.

— Я думал, вы уже в Ла-Пасе, — сказал Максвел.

— Мне пришлось пережить тяжелую полку. И я предпочел лететь дневным самолетом.

Заместитель министра проводил пять дней в столице, а на выходные возвращался домой.

— Я позвонил, чтобы поблагодарить вас за Розу. Очень было великодушно с вашей стороны.

— Нисколько, — сказал Максвел.

— Милая девушка, верно?

— Пожалуй.

— Ей, наверное, несладко было в доме Каррансы. Они превратили ее в настоящую Золушку.

— Роза мне рассказала, как мадам Карранса бегала с ножом за своим мужем. Только представьте, такой гангстер, как он, боится своей жены!

— В этой стране, — сказал Перес, — женская половина рода человеческого гораздо воинственней, чем мужская.

— Знаете, Роза может у меня оставаться сколько нужно, — сказал Максвел, — хотя я понимаю, что из-за местных предрассудков это, вероятно, исключено. Однако место для нее у меня всегда найдется.

— Спасибо, Джеймз. Я очень ценю вашу любезность, но думаю, что больше нет необходимости вас беспокоить. Дело в том, что Роза сейчас у меня. Луиза позаботится о пей. Она подыщет ей какое-нибудь пристанище и попытается устроить на работу.

— Ну если что, вы знаете…

— Я очень вам признателен. Спасибо.

— Между прочим, вчера вечером из нашего с пей разговора выяснилось кое-что весьма любопытное, — сказал Максвел. — Я был просто поражен. Вы где сегодня будете на ленче?

— В клубе, как обычно.

— Прекрасно. Я зайду туда повидаться с вами. Думаю, вам будет любопытно меня выслушать.

Английский клуб был своеобразным сколком колониальных времен города, который в данный момент переживал некоторое головокружение от неожиданно свалившегося богатства и был охвачен манией сносить и строить все наново, так что подобных зданий сохранилось очень немного.

Клуб представлял собой деревянное строение, расшатанное и покоробившееся от непогоды; в нем жили невероятного размера тараканы, мухи в дюйм длиной и лягушки, умевшие взбираться на стены, время от времени дом навещали змеи, заползавшие из разросшегося сада. Вид из одного окна открывался поверх крыш на великолепный, золотистого камня собор, мэрию и дворец главнокомандующего, окружавшие площадь. Другое окно выходило на ту часть города, в которой местные власти отчаялись навести порядок, — это была своего рода пограничная зона для воловьих упряжек и индейцев с разрисованными лицами, здесь полицейский, исполняя свои обязанности с помощью санитаров, осматривал головы и руки всех вновь прибывших, чтобы не пропустить проказу.

В клубе состояли главным образом британцы, которые не могли позволить себе высокие взносы и американский гольф-клуб; кроме них, гуда еще входила небольшая разношерстная группа приехавших из стран Содружества, в которой все больше прибывало выходцев из Родезии, сбежавших или, как они сами говорили, «чудом выскользнувших» из своей беспокойной страны, в клубе числилось и несколько влиятельных политических и государственных деятелей, которые получили am л ноское образованно и оттого чувствовали себя обязанными состоять в этом клубе. Здесь во всем сквозил дух гордой нищеты. На скрипучих верандах по-прежнему собирались по члены для принятия первой порции спиртного, их обслуживали вечные бои лет семидесяти, часто скрученные артритом. Комитет клуба не находил средств для установки кондиционера, и неподвижный воздух в гостиных разгонялся висевшими у потолка вентиляторами, которые, кроме того, еще помогали немного развеять устоявшийся запах карри от древесной трухи. Каждый день за исключением рождества, когда подавали индейку и пудинг, в меню значился жареный барашек с мятным соусом, а также считавшиеся лучшими во всей Южной Америке бифштексы и пирог с почвами — любимое кушанье Максвела, представлявшее для пего одну из привлекательных особенностей клуба.

Не успел Максвел переступить порог, как его тут же подхватил Карлтон Бигс, британский вице-консул.

— Как жизнь на Фриц Хилл, Максвел?

— Прекрасно, как всегда. Живем будто среди девственной природы.

Бигс был одним из тех еще сохранившихся представителей имперской Британии, которых можно было встретить лишь в странах, где низкий процент с капитала, деспотическое правительство и долгий сезон дождей.

— Некоторым из нас трудно все-таки понять, почему вы продали Серро именно этим людям.

— Пожалуйста, я могу вам рассказать. Дело было так, — начал Максвел. — Я купил этот холм по три доллара квадратный метр и то, что оказалось мне ненужным, продал этим людям за шесть. Они не стали торговаться. Все было улажено за пять дней, и деньги полностью выплачены. О лучших соседях можно и не мечтать. Живут своей жизнью, всегда спокойны, предупредительны…

— А вы слышали, до чего дошел мой коллега из Бонна? — Белые щетинистые усы Бигса, кое-где уже пожелтевшие, задергались от возмущения. — Он устраивает вечера, на которых гости слушают записи речей фюрера!

— Не воспринимайте это слишком серьезно, — сказал Максвел. — Мы бы тоже пели марш «Типперэри» и слушали речи Черчилля па тему «Пот, кровь и слезы», если бы проиграли войну. Отнеситесь к этому как к своего рода ностальгии.

Максвел ускользнул от него в бар, где нашел Переса. Они вместе пошли в столовую, выбрали угловой столик и уселись. Оба заказали бифштекс и пирог с почками.

— Так значит, Роза вам понравилась? — спросил Перес.

— Очень.

— Я так и думал. Совершенно прелестная девушка, что в некотором смысле для нее самой не очень хорошо.

— Разжигает корыстные вожделения у мужчин?

— К тому же еще и враждебность у женщин. Во всяком случае, мне так показалось. Девушки ее круга несколько необычны. Они не могут рассчитывать на хорошее замужество, потому что у них нет положения в обществе. Всем известно, что они бедные родственницы. А так как терять им почти нечего, то они держат себя свободно и откровенно.

«Что он хочет этим сказать?» — подумал Максвел. Он внимательно вгляделся в крупные черты Переса, ища отгадку, но мясистая плоть лица была как маска, поглощающая ту тонкую игру мускулов, по которой можно догадаться, ость ли за этими словами какие-то скрытые, по лестные для говорящего обстоятельства. «Интересно, был ли он ее любовником?» — подумал Максвел.