Норман Льюис - Вулканы над нами

— Если хотите знать, я ненавижу все это, — сказал Стерн. — Не думайте, что я преувеличиваю. — Он сумрачно усмехнулся. — Эта комната построена, по плану Элиота. Чрез две-три недели мы сбежали отсюда и едим теперь на кухне, где из окна виден только задний двор и курятники.

Несколько птиц, похожих на ворон с блестящим черным оперением, опустились на дерево и затараторили что-то сварливыми голосами, как видно, по нашему адресу. Гельмут с отвращением покачал головой. Лиза — его жена — была кроткая маленькая женщина с таким измученным выражением на увядшем лице, как будто она все время страдала от головной боли; от нее пахло свежестью и чистотой, как от яблока.

— В чрезмерных дозах что угодно может опостылеть. Не правда ли, мистер Вильямс? — сказала она. — Мы часто говорим, что хорошо бы взять на месяц отпуск и поехать в Канаду.

Там зелень, прохлада; там люди, с которыми можно по-человечески поговорить.

— И там нет цветов, — сказал Гельмут. — А если есть, то они на своем месте. От вони этих лилий положительно некуда укрыться.

Гельмут шутил, но в тоне его слышалось отчаяние. Он был австриец, ему удалось бежать за несколько недель до аншлюса. Десять лет они прожили в Гемпстеде, а потом перебрались в Центральную Америку и вкусили ее красочность, ее печаль, ее неистовство. От жизни в Центральной Америке Стерн захворал тоской по Европе, как хворают неизлечимой накожной болезнью.

— Когда мы сюда приехали, — сказал Гельмут, — то решили: что ж, люди живут и в тропиках. Постепенно привыкнем. Раз возврата нет, надо полюбить эту жизнь, что бы там ни было. Взгляните на наши стены, они не напоминают вам выставку местных кустарных промыслов? Мы старались, видит бог.

— У нас есть прелестные вещи, — сказала Лиза. — Просто не хватает места, чтобы все их показать. Когда мы увлекались коллекционированием, я уходила на рынок и покупала у встречных женщин сорочки, прямо те, которые на них были. Иногда я брала с собой новые без вышивки, чтобы им было что надеть.

Некоторые орнаменты совсем исчезли сейчас, да и краски стали непрочными.

— Все собираюсь порвать эти рубахи и сжечь, — сказал Гельмут с напускной свирепостью.

Лиза кротко и меланхолично улыбалась.

Грусть была свойственна ее натуре, Гельмут же наполовину играл ипохондрика.

— Пробовали ездить в гости к плантаторам, в их финка, — сказал Гельмут, — но ни с кем не подружились. Мы не знали, как зовут последнюю любовницу президента. В этой стране всякий, читающий «Ньюс уик», считает себя интеллигентным человеком. — Он вздохнул.

Где-то внизу, на усыпанном цветами откосе холма, птица взяла резкую трель.

— Это гардабаранкас. — На нервном лице Стерна выразилось страдание, как если бы он услышал, как фальшивит скрипач в оркестре, исполняющем симфонию Моцарта. — Их сравнивают здесь с европейскими соловьями, должно быть, потому, что они поют ночью.

Если две или три, запоют сразу, можете распрощаться со сном. А если молчат птицы, то воют обезьяны, словно души нераскаянных грешников.

Лиза, которая уходила на кухню, вернулась и позвала к столу. Стерн извинился, что завтрак будет нехорош; он и был нехорош. Достать здесь умелого повара было невозможно, а от слуг удавалось добиться чего-либо, только стоя неотступно у них за спиной. В кухне не было никаких индейских изделий, на стене висела фотография Маттергорна на фоне неестественно темного неба и несколько разноцветных флажков, какие продают в Альпах на высоких перевалах. Лиза была огорчена. Завтрак был еще хуже, чем она опасалась.

Когда мы встали из-за стола, Гельмут показал мне несколько находок, сделанных при раскопках в Утитлане. Вещи были редкостной красоты; он реставрировал их для музея. Одна зелено-желто-серая чаша эпохи Старого Царства с изображениями несущих дары послов и украшенных перьями воинов была настоящим шедевром. Я испытывал истинное наслаждение, держа ее в руках.

— Тсакал? — спросил я.

— Или ранний Тепью. — Гельмут был чуточку озадачен. — Откуда вы знаете? Вы занимаетесь стариной?

— У меня были друзья, торговавшие редкостями.

— Доколумбовой эпохи?

— Да.

— Но это же запрещено. Их нельзя ни покупать, ни продавать.

— Да, я знаю. У одного из моих знакомых были даже неприятности. Его арестовали, когда он пытался нелегально провезти свои древности через мексиканскую границу.

— Арестовали! Его нужно было пристрелить! Наверное, разграбил древнее захоронение. Тюрьма таких не исправит. — Гельмут благоговейно взял в руки чашу. — Я не знаю ничего, созданного человеческим гением, что с большим правом можно было бы назвать великим произведением искусства.

Я сказал, что согласен.

— Мне кажется, что древности майя позволили мне проникнуть в душу народа.

Я занимаюсь этим полжизни и не перестаю изумляться. Удивительный народ. Вы знаете, в чем они оплошали, чего они не могли создать при всей своей изобретательности?

— Вы хотите сказать, что они не создали колеса?

— Нет. Колесо тут ни при чем. Они не сумели найти способ, как подчинить себе своих богов. Хитрые европейцы сделали из своей религии, орудие для практических целей, но у майя боги остались богами. И они постепенно опустошили душу народа. Если бы испанцы явились сюда раньше, в годы расцвета Старого Царства, у них не было бы ни малейшего шанса на победу. Что можно сказать о народе, который еще на уровне каменного века создал календарь, превосходящий по точности наш?

Кстати, вы знакомились со здешними раскопками?

— Пока нет, но собираюсь поехать.

— Не советую, зря потеряете время. Через месяц «Юниверсал Коффи Компани» выпускает монографию с описанием раскопок. Тогда и прочитаете. Там сказано все, что требуется.

Лиза оторвалась от вышивания и, как только мы перешли на общую тему, вступила в разговор:

— Гельмут очень огорчен тем, как производились раскопки. Компания отклонила все его указания.

— С точки зрения науки то, что сделано, — преступление, — сказал Гельмут. — Я проституирую себя как археолог.

Лиза несмело поддержала мужа:

— Компания очень хорошо платит нам, мистер, Вильямс, но понимают ли там, как относится к своему делу такой археолог, как Гельмут? Он выполняет долг ученого.

— Это все равно как если бы я нанялся к сумасшедшему миллионеру, которому вдруг приспичило заняться древностями. Принято считать, что эти коммерческие компании действуют расчетливо, рационально. Ничего подобного. Они похожи на своевольных, избалованных детей, которые хватаются то за одну игрушку, то за другую. Сегодня это наука.

Завтра они покупают газетный синдикат или открывают киностудию. Я больше не археолог, я — наемник. Как ученый я обесчещен.

— Дорогой мой, но это же не твоя вина. Ты боролся как мог. Гельмут не виноват, мистер Вильямс. Фактически они обманули его.