Евгений Рысс - Слепой гость. Повесть

Калитка хлопнула, и разъяренный учитель оказался передо мной.

- Это ты? - спросил он. - Что ты тут делаешь?

- Гуляю, - ответил я. Харасанов неодобрительно, покачал головой, но в это время его окликнули. С чемоданом в руке по улице шел Юсуф, бывший ученик Харасанова, теперь студент университета в Москве.

- Здравствуйте, учитель! - закричал он.- Как дела? Что это вы к мулле в гости собрались?

Он, видимо, приехал домой на каникулы И был в прекраснейшем настроении.

- Да, к мулле, - сказал учитель, - он снова сегодня боднул двух девочек из первого класса «А». То есть, конечно, не он сам, а его козел.

- Не застанете, - сказал Юсуф. - Я видел его сегодня на станции. Он садился в поезд.

- В поезд? - удивился учитель. - Странно. Ты уверен в этом?

- Совершенно уверен, - сказал студент. - Ну, простите, тороплюсь домой.

Он помахал рукой и ушел, насвистывая песенку и весело оглядываясь вокруг. Харасанов стоял, наморщив лоб.

- Странно, - сказал он, - очень странно.

Видя, что он сейчас не в настроении разговаривать, я попрощался с ним.

- До свиданья, - оказал он мне, - мы с тобой не увидимся целый месяц. Отдел народного образования посылает меня в дом отдыха. По дороге туда я заеду посмотреть Мертвый город. И крепость Ибрагим-хана. На уроках истории вам, конечно, рассказывали об этой крепости.

По совести говоря, я не был уверен, действительно ли рассказывали о ней на уроках истории, так как я ничего не помнил об этом. Поэтому я замял разговор и ушел, объяснив, Что тороплюсь домой.

Я еще долго бродил по улицам, толкался в толпе на базаре и, зайдя в городской сад, плутал в недавно посаженной бамбуковой роще. На базаре возле лавок стояли приехавшие из деревень крестьяне и говорили, что хлопок в этом году хороший и винограду много. Потом один из них сказал: «Сколько лет прожили без Мехди - и ничего, все хорошо». Остальные засмеялись, и мне показалось, что им стало неловко. Мимоходом я заглянул во двор мечети, которую давно уже посещали одни старики. Сегодня здесь было народу больше, чем обыкновенно. Старые люди, сидя на корточках, крутили концы бород, качали головами и говорили о чем-то длинно и монотонно, как любят говорить иные старики. Я обратил внимание на нищего, сидевшего в углу двора. Сколько я себя помню, он здесь сидел всегда, и я слышал от старожилов, что задолго до того, как я появился на свет, он уже сидел, так же скрестив ноги и бормоча молитвы. Обыкновенно на него обращали мало внимания, но сегодня он, видимо, знал интересные вещи. Он рассказывал их на ухо то одному, то другому. Выслушав его и омыв у фонтана лицо и руки, люди собирались кучками и беседовали, качая головами и крутя пальцами концы бород.

По городу шли слухи. Еще ничего не зная, не услышав ни одной фразы, подтверждавшей мои подозрения, я чувствовал в воздухе беспокойство, и тихий вечер, монотонное журчанье воды в арыках, неподвижность запыленной листвы на деревьях внушали мне страх и горестные предчувствия.

Я пришел домой уже поздно, но у нас еще горел свет. У матери сидели женщины, соседки по дому и подруги из прачечной. Еще за дверью я слышал оживленный разговор. Женщины говорили, перебивая друг друга, спорили и волновались. Однако, когда я вошел, все замолчали и сделали вид, что заняты пряжей. Отчим сидел наклонившись и забивал гвозди в сапог. Мать собрала мне ужин, я ел жирный плов, а женщины пряли и вполголоса разговаривали. После всех пережитых сегодня страхов мне особенно было приятно смотреть на мирную и простую жизнь, на ремесленника, склонившегося над рабочим столом, на женщин, отдыхавших от дневной работы. Лампа с металлическим колпаком освещала молоток в руке моего отчима, обрезки кожи, дратву и гвозди на столе.

Усталость разливалась по моему телу, глаза слипались.

Все пережитое за день стало казаться далеким, давним. Я не прислушивался к разговору и только тогда, когда заговорила мать, я обратил внимание на ее слова.

- Он ведь такой хороший человек, - сказала она, - такой добрый, такой веселый, такой работящий. Он не показывает этого, но я знаю, он очень мучается оттого, что не слышит и не говорит. Это было б такое счастье, такое счастье…

Она всхлипнула и замолчала. Женщины работали молча, как будто бы не слышали слов моей матери, а она рукавом незаметно вытерла слезы и оглянулась на отчима. Я тоже посмотрел на него. Я увидел его согнутую спину, и мне стало как-то неприятно: вот сидит человек и о чем-то думает, что-то делает, а другие говорят о нем здесь же, как будто его и нет.

- Мама, - сказал я, - уж не надеешься ли ты, что этот обманщик, О котором сегодня, говорят в городе, придет и вылечит Сулеймана?

- Глупости, глупости, - ответила мать и взглянула на меня смущенными, виноватыми глазами.

Но тут вмешалась Баш, толстая и сварливая вдова банщика, жившая по соседству.

- Да чего ты его боишься? - почти закричала она. - Мал еще он такие вещи решать. Лучше бы шел спать, чем разговоры слушать.

Я хорошо понимал свою мать. За последние годы она отказалась от многих смешных предрассудков. Она, верившая когда-то каждой басне, каждому вздорному слуху, сама смеялась теперь над собственным легковерием и любила слушать рассказы о том, как ученые поднимают урожай и какие чудесные изобретают самолеты. Только огромная жалость к своему несчастному мужу могла заставить ее поверить слухам о появлении Мехди. Она верила им и не верила. Из-за этих колебаний ей было стыдно даже меня, мальчика, собственного ее сына.

- Знаешь, Гамид,-сказала она робко,-он, говорят, поднимает на ноги очень тяжело больных, и его даже многие доктора признают.

Про докторов она, конечно, выдумала тут же, чтобы хоть немного оправдаться передо мной. Но я был настроен непримиримо к этим басням.

- Глупости, - сказал я, - обыкновенный жулик с майдана, и мне даже говорили, что он украл в прошлом году у одного колхозника сапоги.

Это я тоже соврал, чтобы убедить мать.

- Да, да, конечно, - сказала она, - наверное, жулик. Ну, иди спать. Устал ведь, наверное.

В другое время я бы еще поспорил, но сейчас глаза у меня слипались, и я, попрощавшись со всеми, ушел в заднюю комнату, разделся, лег и сразу уснул.

Что-то больно кольнуло меня в щеку, и я проснулся. Со сна, не разобрав, в чем дело, я повернулся на другой бок и собирался снова заснуть, как вдруг меня еще больнее ударило в затылок. Я окончательно проснулся, привстал и при лунном свете увидел на подушке камешек.

- Сюда, сюда, - услышал я напряженный шепот и поднял глаза. В открытой форточке торчала лохматая голова Бостана.

- Скорей выходи, - сердито прошептал он, - полчаса бужу, не могу добудиться.

- Ладно, сейчас, - ответил я тоже топотом. Лохматая голова исчезла. Я сел на кровати и огляделся. Луна освещала комнату. На широкой кровати, раскинувшись, спал отчим. Он глубоко и ровно дышал. Мать лежала рядом. Выражение растерянности, смущения, неуверенности, которые я видел на ее липе вечером, не сошло даже во сне. Одеваясь, я думал: зачем вызывает меня Бостан в такое неурочное время? Застегнув последнюю пуговицу, я на цыпочках подошел к окну, открыл его и вылез наружу.